Ночью Копчёнка складывала вещи. Впрочем, это сейчас торопливо делали все женщины табора, убившие день на беготню вокруг Дины и Дарьи, пересуды, слёзы и причитания. Но ехать-то назавтра всё-таки было надо: молча сопящие и злые, как черти, цыгане ещё днём выкатили телеги, обновили сбруи, осмотрели и накормили коней, и цыганкам волей-неволей пришлось управляться со своими делами поздней ночью. Так же, как другие, суетилась сейчас и Юлька, носясь по тесной бане со своим добром и увязывая его в узлы. Мардо, сидевший на крыльце, от нечего делать наблюдал за копошением жены и удивлялся: откуда у неё столько барахла? Гляди ж ты, даже самоваром своим разжилась, а посуды-то, подушек, и зеркало в деревянной резной рамке!.. Не теряла, видать, времени без него. Золото, а не цыганка, в который раз спокойно и безразлично подумал он. Какого только чёрта в этом таборе корни пустила? Давно б к своим уехала, мужика бы путёвого нашла, счастлива была…
– А это-то тебе зачем? – с недоумением спросил он, глядя, как жена волочит в телегу деревянную раскрашенную статуэтку Пресвятой Девы с отбитым стрельчатым нимбом вокруг головы. – Поперёк телеги встанет колом – ничего другого не положишь… Где взяла-то?
– Гаджэ выбросили, когда польскую церковь разносили, – тихо отозвалась Юлька, останавливаясь на крыльце со статуэткой в руках и пристально глядя на неё. – Жалко бросить, красивая же… Да и грешно, всё ж-ки Масхари… Оставить здесь?
– Тьфу, мне-то что… Твой хлам, делай как знаешь, – Митька отвернулся. Задумавшись, он не сразу заметил, что жена всё стоит рядом и о чём-то негромко спрашивает его. Копчёнке пришлось повторить ещё раз, прежде чем Мардо, нахмурившись, оглянулся.
– Чего тебе?
– Я спрашиваю – отчего ты с Динкой-то не уехал?
Он медленно, всем телом повернулся к жене. Юлька смотрела на него спокойно, без гнева, без упрёка. Митька вдруг подумал: понятное дело, она ещё утром всё поняла…
– Отчего ты с ней не уехал? – Юлька села рядом, аккуратно приставив Божью Матерь к стене бани, и Митьке поневоле пришлось подвинуться на тесном крыльце. – Ты ведь её как жену хотел взять. Что ж не вышло?
– Ты почём знаешь, дура, чего я хотел?!. – огрызнулся он, удивляясь её безмятежности. Задумала что-то, чёртова баба? Или поиграть хочет?
– Чего ж тут не знать, – отозвалась она. Лунный свет заиграл на подвеске Юлькиной серьги, лизнул лицо, сделав его на мгновение большеглазым, тонким, красивым. – Я же с самого начала поняла. Ещё в Москве, когда ты к Дмитриевым комиссаром пришёл вместе с этими… Ты её увидел – и больше ничего не видел.
Митька молчал. Ничего не говорила и Юлька, машинально поглаживая пальцами растрескавшийся нимб Святой Девы. Луна ушла. Ветер налетел на растрёпанные черные вётлы, зашумел в их ветвях. С соседнего двора донёсся надсадный рёв младенца, сердитый голос его матери, звон опрокинутого ведра. Где-то на другом конце слободы вяло брехнула собака, хлопнула дверь. В доме зажглось и тут же погасло окно. Снова наступила тишина, которую нарушал лишь шум ветра в ветвях деревьев.
– Слушай, что ты здесь, в таборе, делаешь? – сквозь зубы спросил Митька, глядя на ходящие ходуном кроны вётел. – Ну что? Ехала бы к чёртовой матери отсюда…
– Не поеду, – вдруг с сердцем отозвалась Юлька. – Не поеду. Не дождёшься. Сам ехай. Вот что ТЫ здесь делаешь – ей-богу, понять нельзя.
– Поговори мне ещё!.. – привстал он.
Юлька обернулась, с интересом посмотрев на него, и Мардо вдруг увидел, что жена ни капли не испугана.
– Скажите, застращал козла капустой… – хмыкнула она. – Я тебе не Динка городская. Тронь только – враз без обоих глаз оставлю. Чтоб со мной такое сотворить, что ты с ней сделал, меня четверым держать бы надо, а пятому – рот затыкать.
Митька молчал. Он не испугался, но при этом видел, что жена не шутит. Через минуту Мардо всё же проворчал:
– Совсем расцыганилась без мужика-то? Говоришь, как гаджи…
– Уж ты-то помолчал бы. Цыган нашёлся… – пожала она плечами, даже не посмотрев на него. Чуть погодя, задумчиво спросила: – Скажи, ну чем я тебе плоха была? Я знаю, многие с жёнами живут, если те добисарки хорошие, пусть даже страшней греха смертного. Но я-то вроде не из таких. До Динки, понятно, не допрыгну, но и не урод последний. И тебя я любила…
– Чего?.. – невольно рассмеялся Митька, поворачиваясь к ней. – Совсем забрехалась?
– Ду-урак… – без злости махнула Юлька рукой. – Что с тобой говорить…
– Не пойму я, чего тебе нужно! – Этот разговор Митьке начал надоедать, настроение и без того было собачье, и он искренне не понимал, зачем Копчёнке понадобилось выворачивать старые тряпки. – Коли память порастеряла, так я тебе напомню, как мы с тобой связались! Я тебе слова не давал и с тебя не брал! Человек я вольный, жена мне и тогда не нужна была, и сейчас без надобности!
– А Динка?
– Динка – другое! Не понимаешь – так молчи!
– Но ты бы жил с ней? Как с женой – жил бы с ней?! – вдруг повернулась к нему Юлька.
– Ей я это обещал! А тебе – нет! И заткнись за-ради бога, не доводи до греха! – обозлился Митька. – Может, ты мне морду и раскровянишь по новой, но я-то тебя опосля кулаком по репку в землю загоню! Веришь?! Аль показать?!
– Верю, – со вздохом ответила она. – Не показывай уж.
Снова – тишина. Митька сам не знал, что мешает ему повернуться и уйти в баню спать – тем более что до рассвета оставалось меньше трёх часов. Юлька молчала, по-прежнему барабаня пальцами по растрескавшемуся нимбу Святой Девы.
– Я знаю, ты живёшь как хочешь, – наконец произнесла она. – Живи, что ж… мне какое дело. Я ведь тебе никогда не мешала. Когда могла – помогала, когда могла – прикрывала. Я, морэ, добро помню… я его мало видела. Но и мне дай жить. Я отсюда никуда не пойду, хоть ты убейся. Ты вот всё меня хочешь к своим прогнать, к котлярам… а что мне там теперь, у моих-то? Кому я там нужна? К отцу, если жив ещё, ходу нет. Да я и не пошла бы. А здесь… Я таких цыган, как Настя с Ильёй, и не видела никогда. Думала, только сказки про таких свёкра со свекровкой рассказывают. Они мне лучше матери с отцом… да матери я и не помню почти. А отец только и ждал, когда я с базара приду да денег ему на вино принесу. А здесь… Да ведь и им без меня тяжело будет. Время сейчас, сам видишь, какое. А я больше добываю, чем все их невестки, вместе сложённые. Никуда я отсюда не пойду. Да к тому ж… – Она умолкла вдруг, и Митька медленно повернул голову.
– Чего ещё?
– В тяжести я.
– Приехали – выпрягай… – растерялся Митька. – Это наверное?
– Верно.
– Ну, нашла время… – только и смог выговорить он, искоса взглянув на Юлькин живот.
– Прости уж, так получилось, – без улыбки повинилась она.