Завтра табор снимается с места. День за днём телеги с цыганским скарбом будут ползти по дороге на юг, день за днём будут тащить их усталые лошади, брести рядом цыганки, метя обтёрханными подолами дорожную пыль, будут покрикивать на коней мужчины… И ему, Сеньке, идти вместе с ними. И ему, хочешь не хочешь, нужно будет разговаривать с цыганами – если, конечно, они пожелают. И менять с мужиками коней на рынках – если не побрезгают менять в одном ряду с ним. И вечером сидеть возле костра. А Дина будет ходить с женщинами по деревням, приносить куски… И так изо дня в день, до тех пор, пока все языки не успокоятся. Тогда можно будет отпустить Дину от себя, а самому… Сенька вдруг понял, что через полгода ему придётся уезжать из табора. Дед не проклял его, не захотел, ради Динки не захотел… но и простить не сможет никогда. А как же тогда жить?..
И снова камнем ударила в сердце мысль о Мери. Об этой смешной чужой девочке, всю зиму так старательно делавшей из себя цыганку, – из-за него?.. Навряд ли, много чести… А вдруг?.. Не узнаешь теперь, не спросишь, с горечью подумал Сенька. Только вчера, на этом вот месте, он всё сказал ей, дивясь на самого себя, – откуда смелость взялась? Только вчера тёмные глаза в мохнатых длиннющих ресницах жадно смотрели на него, и дрожали, приоткрывшись, розовые губы, и солнце играло в рассыпавшихся волосах… Ничего теперь не будет. Утром у него не хватило духу отыскать её глазами в толпе девчонок. Не сумел, казалось – умереть легче… И будешь теперь каждый день умирать, дурак, угрюмо подумал Сенька. Каждый день… Ведь никуда раклюшка не денется из табора, идти ей некуда, да и привыкла, хорошо ей тут… смешно даже, как это получиться могло. Так им теперь и ходить мимо друг дружки, так ему и прятать взгляд до смерти… Кончилось всё. Не начавшись.
Сильный порыв ветра ударил ему в лицо, Сенька невольно зажмурился… и вздрогнул от знакомого голоса.
– Сенька… Ох… Господи, ты здесь?
Не веря своим ушам, он провёл ладонью по лицу, обернулся. Рядом с ним, запыхавшаяся, тяжело дышащая, стояла Мери. Ветер трепал, задирал подол её юбки, и она едва удерживала её обеими ладонями. А держать растрепавшиеся косы было нечем, и вьющиеся пряди реяли над её головой, взлетая и падая на плечи и лицо. Не убирая их, Мери молча смотрела на Сеньку.
– Ты?.. – едва сумел выговорить он.
А больше ничего сказать не смог, потому что в лицо словно ударила горячая волна. Сенька обхватил руками колени, отвернулся. Не видя, он слышал, как Мери садится рядом.
– Иди домой, – сглотнув вставший в горле ком, кое-как сумел выговорить Сенька.
Она не ответила. Тронув его за плечо, сдавленно попросила:
– Сенька, миленький, посмотри на меня…
Он не шевелился.
– Сенька, повернись… Прошу тебя, погляди на меня… Вах, да что же это! – вдруг взорвалась она, хватая его за плечи и разворачивая к себе с такой силой, что Сенька не успел воспротивиться. – Что ты отворачиваешься, бессовестный?! Я всю слободу, всё кладбище, весь базар обежала, пока тебя нашла, а если бы нет?! А если бы нет?!
– Зачем?..
– Смотри на меня! – яростно приказала Мери, приблизив к нему белое в свете вынырнувшей из облака луны лицо, и Сенька вдруг увидел, что всё оно залито слезами. – Смотри на меня, проклятый! Ты что же, думал, что я в это поверю? Я – вот в это всё, что сегодня было, – поверю?! Хоть на минуту?! Отвечай – думал так?!
Какое там отвечать… Сенька вздохнуть не мог, глядя в приблизившееся к нему бледное, заплаканное, полное решимости, повзрослевшее за полдня лицо девушки. Из последних сил он сумел усмехнуться:
– Чему ж ты, глупая, не поверила? Цыгане наши все до единого поверили, а ты?..
– А я – не цыганка! – выпалила она. – И не поверю никогда! Слышишь – никогда!
– Твоя воля, – глухо сказал он, снова отворачиваясь. И тихо взвыл, когда Мери поймала его за ухо и без особой нежности снова заставила повернуться к себе. – Тьфу, дура, пусти, оторвёшь!
– И мало ещё будет! – отчеканила она. Ухо его, впрочем, выпустила и, шумно выдохнув, обняла парня за плечи. – Сенька, милый, кровь-то вы где взяли?
– Ка… кую кровь? – опешил он.
– На рубашке, – слабо улыбнулась Мери, и набежавшее на луну облако снова скрыло её лицо. – Я ведь знаю: крови быть не могло. Ты себе что-то разрезал? Или сама Дина?
Сенька молчал, чувствуя себя так, будто получил обухом по лбу. Прошло довольно много времени, пока он собрался с мыслями и кое-как задал связный, как ему показалось, вопрос:
– Динка… тебе, или откуда?.. Я его, если, сволочь…
– Не бойся, – тихо произнесла Мери. – Не бойся, кроме меня, никто не знает. Могу присягнуть.
– А ты – откуда?..
– Зураб – мой брат. Я видела, как Дина… была у него. Как она уходила утром. Тогда ещё кончалась гроза…
– Кто ещё видел? – забывшись на минуту, испуганно спросил Сенька.
– Больше никто, не беспокойся. И поверь, Зураб никому бы не рассказал об этом. Я чуть не умерла сегодня, когда… когда увидела Динину рубашку. Я подумала, что сошла с ума.
Сенька молчал, опустив голову и чувствуя, как холодная рука Мери гладит его по плечу. Поднять глаза казалось невыносимым. Всё же он смог довольно резко отстраниться и сквозь зубы проговорить:
– Что ж, пусть так… Но с чего ты взяла, что это не я?.. Динку-то – не я?.. Никто, стало быть, из наших не догадался, а ты сразу в корень глянула? Брось, девочка, ерунду говоришь…
– Вах, люди, где мозги у этого человека?.. – задумчиво спросила Мери, подняв глаза к чёрному небу. – Говорят тебе, я просто знаю, что это не ты. А другой.
Она не смотрела на него, но теперь уже сам Сенька тряхнул её за плечи так, что волосы вновь упали на лицо девушки.
– Откуда, чяёри?! Тоже сама видела?! С Динкой говорила всё-таки?! Или с другим кем?!
– Это Мардо? – без гнева, без страха спросила она, глядя сквозь спутанные пряди волос прямо ему в лицо.
– Дэвлалэ… Да что ж это… – пробормотал Сенька. И сразу же заорал: – Отвечай, чёртова кукла: ты что, здесь была? Вчера – вот здесь – была?!
– Болван!!! – завопила наконец и Мери, отшвырнув его руки. – Замолчи, ещё услышат цыгане! Не было меня здесь! Я просто знаю, знаю! Давным-давно знаю, господи милосердный, прости меня, прости… – Она вдруг закрыла лицо руками и заплакала.
Совершенно ошалевшему, оглушённому всем услышанным Сеньке пришлось придвинуться к ней вплотную. Прикасаться к Мери он больше не смел и только напряжённо вслушивался в её горькие всхлипы.
– Я знала, понимаешь, знала… В самом деле знала… Он так на неё смотрел, этот Митька… Он тогда приходил к ней в больницу… ночью… Помнишь, когда я украла свинью, а потом мы с тобой долго говорили… И ты меня провожал… Он в ту ночь приходил к ней… Дина спала… А мне Митька сказал, что… что… О-о, пусть бы я лучше умерла, это всё из-за меня-а-а… Если бы я только знала, Сенька, если бы я знала-а-а…