от окружавшего меня пейзажа, что не переставал удивлять буквально на каждом повороте дороги, поражая собой моё воображение. Я продвигалась верхом в гору и спускалась по долине вплоть до густых лесов, настоящего рая из лиственниц, лавровых и коричных деревьев, маниока, мирта и тысячелетних араукарий, одним словом, всей той изысканной древесины, которую семья Домингес применяла на своих лесопилках. Меня пьянило благоухание влажного тропического леса, этот чувственный аромат красноватой земли, сока растений и корней, спокойствие густых зарослей, охраняемых молчаливыми зелёными великанами. Нельзя не отметить и загадочного шелеста леса, вбирающего в себя песню невидимых вод, танец заблудившегося в ветвях воздуха, неясный шум всё тех же корней и насекомых, нежные трели лесных голубей и крики хищных птиц, этих беспокойных каракар. Все тропинки вели к лесопилке, а дальше я должна была самостоятельно прокладывать дорогу среди густых зарослей, полностью доверившись инстинкту моей кобылицы, чьи лапы утопали в здешнем болоте цвета нефти, густом и ароматном, напоминающим собой живительные соки растений. Свет попадал сюда сквозь огромный свод деревьев в виде чётко очерченных лучей, но также по пути можно было встретить и обледеневшие зоны, где, затаившись, и незаметные людскому взору находились пумы и шпионили за мной своими горящими глазами. Прикрепив к седлу, я везла с собой ружьё. Однако ж при непредвиденных обстоятельствах у меня так и не хватило времени его вынуть, да и в любом случае я бы попросту не смогла выстрелить.
Я фотографировала древние леса, окружённые чёрным песком озёра, бурные реки, полные поющих свою песню камней. Мой фотоаппарат не упускал и горячие вулканы, упирающиеся в горизонт, точно поддерживающие пепельные башни сонные драконы. Ещё я делала снимки жильцов земельного владения, которые им и дарила, а те, смущаясь, принимали изображения, не имея ни малейшего понятия, что же стоит делать с картинками, что совершенно их не привлекали. Меня очаровывали лица этих людей с печатью ненастья и вечной нищеты, хотя им самим и не нравилось выглядеть так, какими они и были на самом деле, во всём своём тряпье и большим горем за плечами. Напротив, те желали собственноручно раскрашенных портретов, на которых позировали бы в единственном имеющемся костюме, как правило, свадебном, тщательно вымытыми и причёсанными рядом со своими не замызганными детьми.
По воскресениям здесь прерывалась вся работа, и начинались богослужения – когда мы имели счастье видеть священника – или «проповеди», которые являющиеся членами семьи женщины проводили сами, посещая жильцов в их же домах, чтобы иметь возможность наставлять людей в католической вере. Проповедники добивались своего как с помощью подарков, так и используя стойкие туземные верования, оказавшиеся тесно связанными с христианскими святыми. Я не участвовала в религиозных проповедях, и всё же извлекала из них пользу, таким способом знакомясь с местными крестьянами. Многие здесь были чистокровными индейцами, в речи которых до сих пор проскальзывали словечки из их родных языков, и кто не забывал собственных традиций. Мне попадались и метисы, хотя, как правило, все они были скромными и робкими в повседневной жизни, однако ж, стоило людям выпить, как те вмиг становились задиристыми и шумными. Алкоголь являлся горьким бальзамом, который был способен на несколько часов облегчить житейские трудности повседневности, пока сам разъедал внутренности выпивающих, точно дрянная крыса. Попойки и драки с применением холодного оружия, как правило, штрафовались наравне с прочими промахами, в число которых попадала рубка деревьев без соответствующего разрешения или же бесконтрольный выпуск домашних животных на пол-куадры дальше территории, издавна определённой за каждой семьёй. Грабёж либо же дерзость по отношению к вышестоящим наказывались избиением. Надо сказать, дону Себастьяну претили телесные наказания, также он отменил и «право первой ночи», той старой, уходящей своими корнями в колониальные времена традиции, которая позволяла хозяевам бесчестить дочерей местных крестьян, до того как последние вступят в брак с себе подобными. В молодости он и сам чтил данную традицию, но с тех пор как в земельное владение приехала донья Эльвира, все вольности этого человека сразу же закончились. Отныне не разрешались и посещения расположенных в соседних деревнях домов терпимости, и вдобавок женщина настояла, чтобы и собственные сыновья вступили в брак пока ещё молоды, ведь таким способом можно избежать различных искушений. Эдуардо и Сюзанна поступили так шесть лет назад, когда обоим было по двадцать, а вот Диего, на тот момент семнадцатилетнему юноше, определили девушку, уже успевшую породниться со всей семьёй. К несчастью, та умерла, захлебнувшись водой в озере, прежде чем была уточнена дата помолвки.
Эдуардо, старший брат, был куда жизнерадостнее Диего. Он обладал талантом рассказывать анекдоты и петь, знал практически все ходящие в округе легенды и истории. Эдуардо нравилось вести беседы, и молодой человек умел слушать. Тот был очень влюблён в Сюзанну; стоило лишь увидеть девушку, как сразу сияли глаза, и он никогда не терял терпение, понимая своенравные состояния души возлюбленной. Моя невестка страдала головными болями, которые, как правило, сопровождались ужасным настроением. Девушка запиралась на ключ в своей комнате, ничего не ела и приказывала не беспокоить её ни по какому поводу. Но как только боль отступала она выходила на люди без следа недомогания, улыбающаяся и ласковая, и казалась всем окружающим совершенно другим человеком. Я поняла, что девушка всегда спала одна, и что ни муж, ни дети никогда не входили в её комнату без приглашения, ведь дверь была вечно заперта. Семья уже привыкла к мигреням и депрессиям бедняжки, а вот её желание личного пространства до сих пор казалось всем чуть ли не оскорблением. В равной степени людей удивляло и то, что я никому не разрешала без своего позволения входить в небольшую тёмную комнату, где обычно проявляла свои фотографии. Более того, я им уже не раз рассказывала об ущербе, который мог произойти с моими негативами даже от одного луча света. В Калефý не было запирающихся на ключ дверей, за исключением винных погребов и кабинетных сейфов.
Здесь, разумеется, совершались мелкие кражи, не влёкшие, однако, за собой больших последствий, потому что в целом дон Себастьян закрывал на это глаза. «Наши люди крайне невежественны, такие крадут не ввиду порока либо же нужды, а скорее, поддавшись дурной привычке», - говорил мужчина, хотя, сказать по правде, у жильцов было куда больше нужд, нежели таковые допускал сам хозяин дома. Крестьяне считались свободными, но на деле жили на этой земле целыми поколениями, и людям даже не приходило в голову, что всё могло бы быть иначе, ведь им так и так было некуда уходить. Немногие тогда доживали