— Кто мог предать нас? — еле выговорил он. — Неужели среди нас оказался человек настолько бесчестный…
— Нам придется смириться с этой мыслью, мой мальчик. Но я обязательно узнаю, кто оказался предателем. И поверьте мне, он за это заплатит! Где ваш брат?
— Он отправился предупредить Кортея.
— Но был ли Кортей в Малых конюшнях?
— Да, вместе со своими друзьями. Мы проходили там утром на пути к бульвару Сен-Дени. Что мы теперь будем делать?
— Что будете делать вы, я не знаю. А я отправляюсь на площадь Революции. Дюмурье ведь пообещал вашему отцу, что помешает казни?
— Да, это так.
— Генерал должен понимать, что для этого ему понадобятся войска, а лучшего места, чем площадь Революции, для них не найти. Это моя последняя надежда. Кортеж движется очень медленно. Мы сейчас на улице Нотр-Дам-де-Виктуар. Если пройти через Пале-Руаяль, то я окажусь там намного раньше их.
— Мы окажемся там! — поправил его молодой человек. — Нам с братом поручено позаботиться об аббате де Фирмоне. Если… дело доведут до конца, мы должны отвезти его к господину де Малербу, который живет на Университетской улице. Людям из Тампля известен адрес аббата, и он не может вернуться к себе на улицу Бак… Возможно, мисс Адамс могла бы взять фиакр и вернуться в Шаронну? Если будет сражение или… другое зрелище, это все не для глаз дамы.
— К чему лишние слова, я все равно пойду с вами, — запротестовала Лаура. — Вы оба можете не обращать на меня внимания. Я просто буду следовать за вами.
Они отправились в путь, но очень скоро стало очевидно, что дойти до места им не удастся. Около Пале-Руаяль все улицы были перекрыты и охранялись. Живший там герцог Орлеанский, приложивший руку к убийству своего брата, вероятно, опасался за свою жизнь и за жизнь своих близких, а также за свое имущество. Сейчас народ безмолвствовал, но трудно было предсказать, как люди поведут себя потом. Тогда де Бац, Шарль де Лезардьер и Лаура дошли до улицы Кольбер, чтобы потом спуститься к улице Пти-Шан.
Добравшись до улицы Гайон, они выяснили, что дальше пути нет. Все соседние улицы были перекрыты, потому что кортеж должен был проследовать через Вандомскую площадь. В оглушающей тишине они снова услышали грохот орудийных колес, монотонный бой барабанов и цокот копыт. Траурный кортеж медленно, неторопливо полз вперед, неумолимый, как сама судьба…
— Если я вас пропущу, — сказал им молодой солдат, стоявший в карауле, — вас арестуют в конце улицы, а меня расстреляют. Никто не может выйти на Вандомскую площадь.
В пареньке не было ни высокомерия, ни наглости. Он говорил здраво и рассудительно, понимая всю тщетность усилий де Баца. Де Бац кивнул в ответ и отошел в сторону — к дому, который был, вероятно, пуст. Грохот барабанов начал удалиться, и Жан мысленно следил за зеленой каретой, ставшей недосягаемой. Вандомская площадь… Улица Сент-Оноре… Тюильри… А вот и площадь, запруженная народом. Де Бац хорошо все это представлял.
— А где поставили эшафот? — неожиданно спросил он молодого солдата. — Перед мебельным складам, как для воров?
— Нет, — ему ответил пожилой солдат, с любопытством рассматривавший барона, — Эшафот возвели между въездом на Елисейские Поля и цоколем, на котором стояла конная статуя его деда Людовика XV…
— Вот оно что!
Раздался странный звук, напоминавший громкий вздох сотен людей. Потом все смолкло.
— Дюмурье! — прошептал де Бац. — Что делает Дюмурье?
— Генерал? — Старик услышал его. — Он вчера уехал.
— Уехал?!
Еще один предатель! Еще один трус, не способный сразиться с крикунами, чьи окровавленные когти вонзились во французское королевство! Надежды больше не осталось… Король погибнет!
Вдалеке, в тумане, который начал немного рассеиваться, снова забили барабаны, но ритм ударов стал другим… В нем появилось что-то яростное, безумное… Потом выстрелила пушка. Один раз… Другой… Третий… Старый солдат снял треуголку, товарищи последовали его примеру.
— Все кончено, — сказал он, и голос его дрогнул, а по щеке скатилась слеза.
Сраженный де Бац рухнул на колени. Он не плакал, но его бледное как мел лицо застыло, словно маска скорби. Лезардьер и Лаура опустились на колени позади него.
— Вы что, собрались молиться прямо на улице? — запаниковал третий солдат, до этой минуты не произнесший ни единого слова. — И ты, Осбер, надевай-ка треуголку! Я-то могу понять, что старому солдату тяжело, но если кто увидит…
Покачав головой, пожилой солдат надел шляпу, но де Бац и его спутники продолжали молиться. Произнесенные глубоким бархатным голосом барона слова поминальной молитвы «De profundis» обретали удивительный резонанс. Он закончил, оглядел ошеломленных солдат и громко крикнул:
— Мессиры! Король умер! Да здравствует король! Да здравствует Людовик XVII!
Было чуть больше половины одиннадцатого. А в башне Тампля три женщины в глубоком трауре — королева, принцесса и Мадам Елизавета — преклонили колени перед восьмилетним мальчиком, как они сделали бы это в Версале. Он стал тридцать восьмым королем Франции. Малыш, который, как только миновала торжественная минута, бросился к ним, чтобы оплакать своего отца, как это сделал бы любой ребенок.
Де Бац, Лаура и де Лезардьер отправились снова к Пале-Руаялю. Шарль предложил отправиться к господину де Малербу, чтобы убедиться, что аббат де Фирмон там.
— А потом мы с братом отвезем его к нам в Шуази-ле-Руа. У нас он сможет спрятаться. Моя мать очень больна, и отец захотел остаться с ней.
— Я знаю, поэтому мы его и не ждали, — вежливо ответил барон. — Передайте ему выражение моего почтения. А нам необходимо вернуться и успокоить Мари. С вами я свяжусь позже нашим условленным способом.
Фиакр, который вез Лауру и Жана в Шаронну, ехал по необычно тихому Парижу. Возможно, в кабачках собрались толпы бесноватых, которые выпивали за то, что они называли своей победой. Но по улицам торопливо, опустив головы, шли люди, они не разговаривали, словно чувствуя, что тень убийства монарха легла и на них… Всюду царил страх, слишком ужасным оказалось совершенное преступление…
Лаура и де Бац тоже молчали. Молодая женщина едва осмеливалась дышать, понимая, что любое слово может ранить сидящего рядом с ней человека. С него как будто заживо содрали кожу! Когда барон только что крикнул: «Да здравствует Людовик XVII», она почувствовала облегчение. Лаура боялась, что охваченный отчаянием Жан вонзит себе шпагу в грудь. Но, возможно, опасность еще не миновала. Что он станет делать, когда окажется один, в тишине своего кабинета?
Но Лаура в своих мыслях опережала события — до спокойствия было далеко. В доме в Шаронне все оказалось перевернуто вверх дном, как будто там пронесся ураган. Мари, бледная и неподвижная, лежала на кушетке. Ее приводила в чувство горничная, а Бире-Тиссо расставлял по местам мебель. Перед одним из окон в луже крови лежало бездыханное тело.