— Здравствуй, мама.
— Здравствуй, сынок.
Она обняла меня, прижав мою голову к своей груди. Я почувствовал, как от естества артефакта исходят быстрые силовые импульсы, напоминающие биение сердца.
— О, Вечность, как же я мечтал увидеть тебя! — прошептали мои губы.
— Я знаю, мой родной.
От мягкого упругого тела исходило ощущение тепла и уюта. Я грезил об этом ощущении всю свою жизнь. Я вдыхал его, чувствуя, как внутри начинает дрожать крохотная зыбкая жилка. Биение было тонким, едва различимым, оно вселяло в грудь томление, словно от предчувствия невероятного восторга. Дрожа, я гладил рукой мягкие шелковистые волосы.
— Мама, я представлял тебя именно такой. Я почувствовал, что она улыбается.
— А я и должна быть такой.
Томление поглощало. Оно заполняло естество, изгоняя из него чуждые, нечеловеческие сути. Те сопротивлялись, громко возмущаясь. Особенно неистовствовал паук Тиэли. Он пытался кричать, но биение, исходящее от мамы, затыкало вопль пауку обратно в пасть.
Это напоминало сумасшествие, сладкое безумство. Я был на вершине восторга. Я касался материнских рук, наслаждаясь нежной бархатистостью кожи. Мои губы шептали слова любви, а лицо ощущало сладкое тепло материнских поцелуев. Мама ласкала меня, словно маленького ребенка. Лишенный в детстве материнской ласки, я даже не смел мечтать о подобном счастье. Мое детство, человеческое детство вернулось ко мне. Я ощущал тепло лучей солнца Атлантиды, упивался шероховатыми прикосновениями стебельков травы, щебетом птиц и смехом маленьких друзей. Я торопливо жевал подгорелые сладкие булочки, которыми украдкой угощала меня девушка-воспитательница по имени Тегна. Кажется, одно время я считал ее своей матерью. Да она и была похожа на нее. Такие же мягкие руки, готовые в любой миг приласкать или легонько отшлепать за провинность. Но мамы, настоящей мамы, в моем прошлом не было. А теперь я обрел ее, и ко мне возвращалось детство. Ласковое, смешливое, беззаботное. Я лежал на пушистой траве, едва шевеля слабыми ручонками. А рядом была мама с добрым лучистым взглядом, столь похожая на Тегну. Или на меня?
Я поднял голову. Мама смотрела в мои глаза, и я отчетливо видел, как в ее зрачках играют холодные льдинки, как почудилось мне, насмешливые. Былое тепло куда-то исчезло, а руки потеряли прежнюю нежность. Я внезапно осознал, сколь они сильны в сравнении с моими вялыми детскими ручонками. Мама улыбалась, гладя меня по голове. Ее пальцы медленно сбегали от темени вниз, пока не сошлись на шее. Казалось, в них клокочет расплавленная сталь. Вот они сжались покрепче, и тусклые картинки воспоминаний приобрели неестественную яркость. Солнце сияло так, словно в него влили пинту апельсинового сока, трава отдавала бриллиантовой зеленью, детский смех визгливо раздирал уши. И настал миг, когда ощущения достигли своего пика, расплавив сознание яркими сплетениями перекрученных полос. Полосы извивались змеями, заполняя вместилища моего я туго спрессованным клубком. По мере того, как они прибывали, клубок делался все более плотным и одновременно темнел, теряя хаос цветных извилин и становясь багровым, переходящим в черное. Где-то далеко в глубине мелькала ласковая материнская улыбка. Клубок был почти черным, когда сквозь жесткую паутину линий прорвался визг гибнущего паука Тиэли.
— Идиот, она убьет меня!
Крик был подобен ослепительной вспышке, разорвавшей мглу. Огненный жгут хлестнул по моему естеству, заставляя очнуться. Я открыл глаза, с трудом подняв тяжелые, словно налитые чугуном, веки. Мама больше не улыбалась. Плотно сжав губы и заполнив льдом зрачки, она душила меня, обхватив пальцами шею. Она добилась своего. Человек отринул прочие сути, оставшись один на один с собой. Теперь он был бессилен перед стальными объятиями артефакта.
Отчаянно мотнув головой, я попытался вырваться. Видя, что я очнулся, мама усилила хватку. Шейные позвонки хрустнули, схваченные пальцами, сплетенными в раскаленную гарроту. Но было поздно. Мама опоздала на крохотный миг. Предприми она свое усилие мгновением раньше — и ее сын умер бы. А теперь было поздно.
Изгнанные сути стремительно возвращались в оболочку. Первым подоспел паук Тиэли. Он спас меня, чем заслужил право быть первым. Тонкие, покрытые шерстистыми волосками паучьи лапки влились в мои руки, возвращая им силу. Ухватившись за запястья артефакта, я что есть сил рванул. Мама не ожидала этого и разжала пальцы. Подоспевший зрентшианец дохнул ей в лицо огненной волной, и она, крича, отлетела к стене. Последним возвратился тумаит. Он хотел испепелить ту, что едва не стала причиной его смерти, но я не позволил. Я лишь укоризненно произнес:
— Что ты натворила, мама.
— То, что должна была сделать, сучонок! — ласково ответила мама. В ее глазах блестела ненависть. — Мне надлежало убить тебя в тот миг, когда ты появился на свет. И тогда всего этого ужаса не было б. Почему я не убила тебя раньше?!
Действительно, почему?
— Ты допустила промашку. Точнее, допустил. Тебе следовало сжечь меня вместе с планетой, пока была такая возможность, но ты позарился на лишнюю суть. — Я покачал головой. — А ведь я почти прверил тебе, мама.
— Так и должно было случиться, сучонок! Проклятый паук! Он всегда ненавидел меня.
— Еще бы! Ведь ты убил его.
Мама промолчала. Она выглядела огорченной, а от ее ласковой улыбки не осталось и следа.
— Как же я ненавижу тебя, тварь! — выдавила она спустя мгновение.
Мне было знакомо это чувство. Вот и сейчас я ощутил, как из глубины души поднимается, клокоча, невиданная жестокая ярость. Мама продолжала изливать оскорбительные слова.
— Недоразвитый щенок! Бастард! Сын проститутки! Тебя ожидает вонючая яма, наполненная гнилью Вселенной. Когда ты умрешь, мир раскрасится яркими цветами. Я буду танцевать вальс на твоей могиле…
Ярость, переполнявшая меня, выплеснулась наружу — огромный черный шар. Он вырвался из меня и вонзился в сыплющего проклятия артефакта. Раздался оглушительный взрыв, содрогнувший стены каюты. Артефакт бесследно исчез. Из выхода компьютерной сети выполз тонкий жгутик дыма.
Я не отдавал себе отчета в том, что творю. Я выбежал из покоев, убив взглядом стоящего у резных дверей гвардейца, и бросился к рубке. По дороге я испепелил еще троих встречных, швырнув в каждого из них по огромному черному шару, взрывающемуся глухой жестокой энергией.
Когда я ворвался в рубку, установилась тишина. Астронавты смотрели мне в глаза и понимали, что что-то случилось. К этому мигу я уже сумел немного совладать с собой. Стараясь говорить спокойно, я приказал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});