— А вы знали, что и Генри Форд был евреем?
— Это что-то новенькое, — присвистнул Барни. — Зато я готов поспорить, что вы не знали, что Малколм Икс — тоже еврей.
— Догадался, как только услышал, какой у этого ниггера выговор.
— А взгляните на президента Джонсона с женой. Слишком длинные носы! А что Рокфеллер — еврей, вы знали? Его папаша раздавал монеты, когда люди голодали.
— Знал, знал. Его настоящее имя было Джекоб Гольдберг.
— Голдштейн, — уточнил Барни.
Сиам шепотом взмолилась:
— Давай уйдем, пока мы не стали первыми белыми, подвергнутыми на Юге суду Линча.
— Мы не белые. — Он улыбнулся ей. — Мы из Нью-Йорка. — Он обернулся к ветерану. — Держу пари, что вы не знаете, какие заговоры плетутся под самым вашим носом.
— Знаю, сэр. Защитники негров, евреи, католики, коммунисты, конгрегационалисты захватывают страну.
— А еще?
— Есть еще что-то? — с тревогой спросил старик.
— Значит, вы не знаете, почему полицейские собаки получают только некошерное мясо?
— Почему?
— Чтобы они кусали одних христиан.
Сиам с трудом удерживалась от смеха. Она хлопнула Барни по спине, призывая перестать, и все-таки прыснула.
Ветеран окинул их подозрительным взглядом и отошел такой же благородной походкой.
Расписание гастролей продолжало меняться в последнюю минуту. Из Джэксона они отправились в Натчез, а из Натчеза вБилокси на Мексиканском заливе. Кто-то в Нью-Йорке допустил оплошность: в Билокси им представилась возможность искупаться и поваляться на песке. По дороге с пляжа в ресторан Сиам блаженно произнесла:
— Жара сделала меня вялой. Смотри, мы с тобой уже даже вышагиваем, как тот старикан.
— Вот эту южную особенность мы должны прихватить с собой в Нью-Йорк, — сказал он.
— От людей столько неудобств! Гляди, здесь и земля, и небо намного красивее!
Он поцеловал ее в кончик носа.
— Нищета одних приносит немало богатства другим.
Она внимательно слушала и сжимала его руку.
— Как ты думаешь, интеллектуальные женщины более умные?
— Скорее всего, да. Читательницы книжек не только сексуальнее, но и живучее.
Она принялась колотить его по плечам, и он поднял руки, чтобы остановить ее, смеясь над внезапной вспышкой.
— Я не просила, чтобы ты делился своим личным мнением. Я хотела получить объективный ответ.
Он попытался добиться от нее повиновения поцелуями. Когда достиг цели, она сказала:
— Теперь слишком поздно говорить то, что я хотела.
— Что же ты хотела сказать?
— Я хотела сделать самой себе комплимент.
— Поскольку с тобой это не часто случается, валяй.
— Меня делает сексуальнее не жара, а впитываемые знания. Например, то, что на чужой нищете можно заработать. Что быть патриотом по Твиду очень прибыльно. Когда у нас появятся деньги, я найду всему этому применение.
— Сиам, — с гордостью за нее произнес он, — ты многих посбиваешь с ног.
Она обвила его шею руками.
— Забудем про ужин. Отвези меня обратно в отель.
— Твоя сексуальность переходит всякие границы.
— Жара не разожгла во мне охоту. — Она скользнула губами по его щеке. — Просто она лишила меня поверхностной энергии.
Садясь в автобус, отправляющийся в Падьюку, они чувствовали близость, исключающую всякую враждебность.
Глава 32
В Падьюке Сиам снова достигла прежнего высокого уровня исполнения, несмотря на отсутствие слушателей. Более того, здесь она превзошла себя. Единственное, что ей мешало, это пот, постоянно заливавший лицо.
Они поселились в маленьком дешевом отеле. Окно номера было задраено, чтобы не впускать внутрь зной. Занавески не могли спасти от солнца. По всему номеру пролегли на полу и на стенах проникающие в дыры желтые лучи. Вентилятор производил много шума, но почти не освежал воздуха.
— Вчера меня слушали шестеро, — сказала Сиам, сотрясая своей досадой духоту.
— Сейчас разгар лета. Ты творишь чудеса уже тем, что поешь в такую жару. Владелец тебя оценил.
— Все равно мне неспокойно. Эти крысы обо всем пронюхивают. Сейчас они будут потирать лапки, узнав, что на меня не выстраиваются очереди. Они используют это против меня.
— Тебя отправили на гастроли, чтобы ты совершенствовала исполнение, а не собирала толпы. Хорошо еще, что тебя не посылают петь в Долину Смерти. Не удивительно, что тебе обрыдли гастроли.
— До Гэри остается всего две недели, а мы ничего не предприняли, чтобы отменить этот пункт. Жара действует на меня, как снотворное, меня все время клонит в сон. Если бы мне постоянно не хотелось лечь с тобой в постель, я бы сама придумала, как выбраться из этой ловушки.
Он посмотрел в темноту, в самый прохладный угол, где она растянулась, обнаженная, на газетах, которыми устлала пол. Сам он лежал на кровати.
— Жалобы — не твоя стихия.
— Это верно. — Она встала с пола. — На что мне жаловаться? Когда я гуляю с тобой по улице, у меня такое ощущение, будто прохожие видят мои потайные места. — Она шлепнулась на него.
— Ну и пройдоха! — Он поцеловал ее.
— Сегодня утром по дороге в туалет я споткнулась. Не так, как всегда, а по-особенному, словно утратила привычный ритм при ходьбе. — Она надула губы. — А ты смеешь говорить, что я слабовата на одно место.
— Прости.
— Прилюдно!
— Я забываюсь. Мне все время хочется сказать о тебе что-нибудь хорошее, и всякий раз я говорю не то.
— Спасибо, что хоть пытаешься. Но мне кажется, что этим ты перенапрягаешь свои мозги.
— Я весь в раздумьях, — заверил он ее, снял со своей груди красный резиновый мешочек со льдом и переместил его ей на грудь.
— Знаю. — Она подперла подбородок рукой. — Но жизнь разнообразнее, чем ты о ней думаешь.
— И чем ты.
— Надеюсь. И еще я надеюсь, что рано или поздно ты запрыгнешь на постель и познакомишь меня со своим грандиозным планом.
— Откуда ты знаешь?
— Тебя видно насквозь.
— Что же ты видишь?
— Тебя распирают колоссальные планы. — Она была не очень уверена в диагнозе.
— Точно.
— Я счастлива. — Она спохватилась. — Или тут не от чего быть счастливой?
— Есть от чего.
— Теперь ты меня встревожил. — Она прикусила нижнюю губу. — Уж больно самонадеянный у тебя вид.