— Ничего, согреюсь в автобусе по дороге в Джэксон. — Она улыбнулась, но улыбка, которая обычно подолгу оставалась на ее лице, на сей раз быстро погасла.
Никогда еще Сиам не пела так дурно, как в этот вечер. Барни больше всего удручало то, что она вроде сохранила прежнюю манеру и чувства, но голос почему-то отказывался звучать с такой же силой.
После выступления им пришлось бежать на автовокзал. Они едва проскочили в уже закрывающиеся двери автобуса. Сиам упала в кресло, бормоча что-то о своем ужасном пении. Он утешал ее тем, что у любого могут быть неудачные дни. Установилось молчание, перешедшее в сон.
Его забытье было прервано ее шепотом:
— Дорогой, проснись… Проснись! Дорогой, проснись!
— Что такое?
— Я не могу найти аспирин.
Он увидел, что от жара ее лицо не только раскраснелось, но и распухло. На лбу блестел обильный пот. Он открыл ее пластмассовую коробочку и без труда нашел там аспирин. Пока он вытрясал таблетки, она бормотала:
— Мне холодно! Вели водителю выключить кондиционер.
— Хорошо. Я принесу воды. — Он подошел к водителю и выяснил, что кондиционер в автобусе отсутствует вообще. Он налил из крана в задней части салона воды, вернулся и сказал Сиам: — Кондиционер выключен.
— Спасибо, дорогой. — Она запила таблетки водой и опять уснула.
В следующий раз она очнулась без слов. Она дрожала и колотилась о его бок, как раненая птица. Он включил лампочку над ее креслом, но тут же выключил. Не хотел пугать пассажиров, которые ужаснулись бы виду Сиам и, чего доброго, вышвырнули бы их из автобуса в кромешную тьму. Изо рта у Сиам сочилась кровь. Она так дрожала, что прокусила себе язык, который торчал наружу кровавым куском мяса. Он додумался засунуть ей между зубов свою ладонь ребром, чтобы уберечь истерзанный язык. От ее укусов он корчился в кресле и отчаянно шарил в карманах, чтобы найти, чем бы заменить ладонь у нее во рту. На эту роль сгодился кожаный бумажник. На его ладони обозначились глубокие отметины от зубов. Пришлось перевязывать ее носовым платком.
Он крепко сжимал содрогающееся тело Сиам, все больше приходя в отчаяние. Несмотря на его объятия, дрожь не ослабевала. Он окунул кончик своего галстука в чашку с водой и обтер кровь с ее губ, щек и подбородка. Когда дрожь наконец унялась, быстро вынул у нее изо рта бумажник, посадил ее прямо и опять потащился в хвост за водой. Она стала пить мелкими глотками, наслаждаясь свежестью. Он снова намочил галстук, не снимая его с шеи, и стал обмывать ей лицо, чтобы уменьшить жар. Надеялся, что она опять уснет, но она бодрствовала, чувствуя каждое его движение.
К тому времени, когда в салоне автобуса забрезжил зеленоватый предрассветный свет, он привел ее в более-менее пристойное состояние. Во сне она стонала. Потом забормотала:
— Мне приснился кошмар. — И больше не произнесла ни слова.
На остановке он купил ей суп и тосты. Подкрепившись, она откинулась в кресле и сказала:
— Мне приснилось, что я сижу в запертом зале ожидания с резиновыми стенами и дверями. Они растягивались и не выпускали меня. Я чувствовала себя, как в тюрьме. Моими сокамерниками были старики в лохмотьях, читающие какой-то бесконечный свиток. Они кивали головами и злобно ухмылялись. Я стала кричать от отчаяния. При каждом моем крике на лицах у стариков прибавлялось все больше уродливых шрамов и порезов. Я была в ужасе, а им было смешно. Я не хотела причинять им боль, но от желания вырваться продолжала вопить. От моего крика старики превращались в кровавое месиво.
Тут она заметила его выпачканный кровью галстук.
— Что было дальше? — спросил он.
— Дальше произошел взрыв. Не знаю, удалось ли мне выбраться невредимой.
Он снял галстук с намерением выбросить его.
Она слабой рукой отняла у него галстук, скатала в трубочку, спрятала в сумку и снова уснула.
Глава 31
В Джэксоне Сиам почувствовала себя более сносно, но ее пение не стало лучше. Под вечер, дождавшись, когда раскаленное солнце начинало клониться к горизонту, Барни выводил ее на прогулку. Устав, они присаживались отдохнуть в тени, позади местного монумента жертвам Гражданской войны. Как-то во время прогулки к ним подошел морщинистый колченогий старикан. Мешковатые брюки и рубаха навыпуск не скрывали его былой осанки. Эта выправка произвела особенно сильное впечатление, когда он неторопливо приблизился к отдыхающей парочке. В слегка сутуловатом старике причудливо сочетались природная несгибаемая воля, крестьянская хитроватость и, очевидно, веяния самого времени — стремительного, беспристрастного и безжалостного. Сиам и Барни застыли при появлении этого отставного трудяги, не зная, с чего начать разговор. Их тяготило его молчание, а эта странная хитринка во взгляде навевала всякие предположения. Однако им троим помогла его крестьянская общительность. Он доверчиво приблизился к ним. При взгляде на старческое задубелое лицо Сиам и Барни почувствовали себя польщенными его вниманием.
Ветеран разжал сухие, потрескавшиеся губы и неожиданно начал с вопроса:
— Вы еврей?
— Еврей, — ответил Барни, хотя с радостью проигнорировал бы расистский вопрос.
Сиам с первого взгляда поняла, с кем имеет дело, и отвернулась.
— Из Нью-Йорка? — продолжил допрос ветеран.
— Верно, оттуда, — ответил Барни. Ветеран остался доволен и улыбнулся еще язвительнее.
— А сигаретки у вас не найдется?
— Не курю.
Старик побрел прочь. Барни крикнул ему вслед:
— А вы знаете, что отец президента Кеннеди — еврей?
Ветеран сердито оглянулся, думая, что Барни издевается над ним.
— Не считаете же вы, что ирландец смог бы купить Чикагский рынок?
Ветеран серьезно смотрел на него.
— У них слишком много праздников. На работу не остается времени. Да еще дети каждый год рождаются.
Взгляд старческих глаз потеплел.
— Кто еще еврей?
— Франклин Делано Рузвельт.
— Это я знал. Его настоящая фамилия была Розенблум.
— Розенберг, — уточнил Барни.
— А вы знали, что и Генри Форд был евреем?
— Это что-то новенькое, — присвистнул Барни. — Зато я готов поспорить, что вы не знали, что Малколм Икс — тоже еврей.
— Догадался, как только услышал, какой у этого ниггера выговор.
— А взгляните на президента Джонсона с женой. Слишком длинные носы! А что Рокфеллер — еврей, вы знали? Его папаша раздавал монеты, когда люди голодали.
— Знал, знал. Его настоящее имя было Джекоб Гольдберг.