со всех окрестностей, посмотреть и услышать последнее слово популярного хунхуза.
Тун-Хо был поставлен на высокий ящик. Обращаясь к толпе, он говорил внятно и громко и каждое слово его врезывалось в сердца слушателей, производя огромное впечатление. К сожалению, подлинная его речь не сохранилась для истории, но кой-какие обрывки из его слов запечатлелись и передавались потом из уст в уста, распространяясь среди местного населения. По окончании своей речи, Тун-Хо стал на колени и поклонился народу, прося у него прощения.
Многотысячная толпа замерла, слушая речь знаменитого хунхуза и, по окончании ее, ответила ему могучим криком согласия и одобрения. Крик этот, вылетевший из многих тысяч грудей поколебал воздух и разнесся многократным эхо по полям и долам Маньчжурии. Так был пленен Тун-Хо.
Привезенный на ст. Ханьдаохэцзы Тун-Хо был посажен в тюрьму в китайском поселке, где содержался, скованный по рукам и ногам, под усиленной охраной отборных пекинских солдат. Генерал Чжан в это время получил из Пекина распоряжение, предложить Тун-Хо помилование, под условием поступления в войска, с награждением чином полковника. Предложение, это, переданное непосредственно от богдыхана, генерал Чжан должен был по этикету прочитать перед Тун-Хо лично сам. Во время чтения Чжан стоял, взяв руку пол козырек фуражки, но Тун-Хо встать не согласился и выслушал телеграмму богдыхана сидя. По окончании чтения, Тун-Хо не пошевелился и не дрогнул ни один мускул на его суровом лице.
– Передайте богдыхану, что Тун-Хо никогда не был изменником и смерти не боится. Судьба изменила ему и он должен умереть! – и просил больше его не беспокоить этими вопросами.
Согласно принятому этикету, церемония эта всё же повторялась в течении трех дней, но с теми же результатами.
За отсутствием вождя, в хунхузских отрядах возникли несогласия и раздоры из за старшинства. Дисциплина быстро начала падать и некоторые крупные партии ушли совсем, или рассеялись. Население, узнав о пленении Тун-Хо, разочаровалось и не с такой охотой оказывало хунхузам поддержку, в виде продуктов и гостеприимства. Началась деморализация, грабежи, насилия и прочие атрибуты разложения и анархии.
Чжан был отлично осведомлен об этом через своих шпионов и, ослабляя охрану, отправил обратно в Пекин первую дивизию войск, оставив при себе самые надежные части.
Со времени пленения Тун-Хо, восстание можно было считать ликвидированным, о чем генерал Чжан и доносил в Пекин, приписывая себе победу над Тун-Хо, с перечислением количества отрубленных «хунхузских» голов.
В декабре 1908 года генералом Чжаном объявлено было о предстоящей казни Тун-Хо на ст. Ханьдаохэцзы. Накануне дня казни к станции начали стекаться толпы китайцев даже из далеких мест, верст за 60–70. Обычное место казни находилось к востоку от китайского поселка, в двух верстах от вокзала. Еще накануне, за день до назначенного дня, на лобном месте скопилось десятка два тысяч китайцев.
Мороз был сильный и чтобы не замерзнуть в долгую декабрьскую ночь, пришельцы жгли огромные костры, разложенные вдоль реки, на протяжении нескольких верст. Но вот наступило утро следующего дня.
Темные массы китайцев заколыхались и начали подтягиваться к месту казни, располагаясь вокруг него кольцом. Китайская милиция и отряды пекинских войск расталкивали народ и так же окружили лобное место тройным кольцом густых цепей. На склонах ближайших сопок расставлены были сильные пикеты, вооруженные пулеметами.
Генерал Чжан, хотя и знал о разложении хунхузских отрядов, но все-же из предосторожности принял необходимые меры, на случай внезапного нападения хунхузов, с целью отбить плененного вождя.
Как только красный диск зимнего солнца осветил лесистые вершины гор, к лобному месту потянулся печальный кортеж смертников. Их было 27 человек. Каждый закован был в ножные деревянные колодки. Все они были размещены на арбе, по два человека, только Тун-Хо находился один на арбе, впереди всего кортежа.
Сбоку каждой арбы прибиты были высокие доски, где наклеиваются объявления китайскими иероглифами, с обозначением фамилии смертника и преступления, им совершенного. К каждой арбе был приставлен конвой из четырех солдат. Впереди всего кортежа выступал конный отряд в 50 рядов, во главе с командиром знаменного полка. За отрядом двигались конные трубачи, трубившие в длинные медные трубы. Грубые, низкие, клокочущие звуки этих древних музыкальных инструментов, резко рассекая морозный воздух неслись в горную туманную даль, отражаясь многократным эхом в таежных падях и ущельях. Было что-то таинственное мистическое в этих диких звуках, в тишине наступающего яркого радостного дня. Казалось, что звуки эти исходят из глубины веков, из тьмы времен и кровожадный зверь из бездны требует себе человеческих жертв.
Тун-Хо был совершенно спокоен и казался равнодушным. Во рту его дымилась неизменная трубка с нефритовым мундштуком. Я узнал его сразу, но лицо его приняло еще более суровое выражение и орлиный нос обострился. Среди толпы китайцев, окружившей смертников, я заметил несколько знакомых лиц и вспомнил, что я их видел в тайге, на перевале Ляо-лин, когда был задержан хунхузами. Несомненно, здесь было много сподвижников Тун-Хо, пришедших отдать последний долг своему любимому вождю. Остальные смертники, ехавшие на арбах, вели себя так же довольно спокойно, но в выражении глаз их заметна была смертельная тоска, граничащая с отчаянием. Многие лежали на арбах в состоянии опьянения, так как накануне казни, по установленному обычаю, их поили крепким ханшином, с одурманивающим настоем.
По прибытии на место казни, солдаты-конвоиры сняли хунхузов с арб и на руках отнесли на заранее назначенные места, вытянувшиеся в одну линию, поперек площади, в расстоянии трех шагов друг от друга. Всех их поставили на колени, лицом к востоку, чтобы дать им возможность последний раз взглянуть на восходящее солнце. Куртки и рубахи с них были сняты и они остались обнаженные до пояса. Руки их были связаны на спине веревкой. Сзади каждого хунхуза стало по два солдата. Тун-Хо стоял на коленах на правом фланге; под ним разостлан был шелковый ковер. Около него суетились какие-то темные фигуры, оказалось, что это близкие родственники, приехавшие из Куанченцзы за телом Тун-Хо. Казалось, все было готово для совершения казни, но ждали еще самого Чжана, для прочтения всенародно повеления богдыхана.
Минут через десять примчался на рысях Чжан, со своей свитой и, осадив монгольского иноходца посреди площади, быстро вынул какую-то бумагу из кармана и громко прочел текст повеления богдыхана о предании смерть Тун-Хо.
Перед этим старший начальник скомандовал «на караул» (по-китайски) и войска взяли ружья, как полагается по уставу. Толпа застыла и наступила торжественная тишина, нарушаемая только храпом и фырканьем лошадей. Голос Чжана резкий и громкий, рубил как топором эту тишину. Коленопреклоненные хунхузы слушали с сосредоточенным вниманием. У Тун-Хо руки не были