— Здесь заднее — широкое, Ань, можно…
Снова улыбается, тянется к губам, не требуя словестного ответа, но действиями давая понять достаточно однозначно, что его-то широкое заднее устроит более чем. И выбор, по сути, за ней…
* * *
Корней планировал провести в Днепре два дня. Специально освободил их, чтобы проехаться с отцом на обследование и окончательно убедиться, что с ногой все нормально, а значит можно дальше жить. Ведь пусть примерным сыном вряд ли мог считаться, но хотя бы ответственным старался быть.
И действительно приехал. Действительно сделал все, как планировал, за субботу… Но ближе к вечеру понял, что второй день проводить в отчем доме ему не хочется.
Не потому, что мать или отец сделали или сказали что-то не так. Наоборот. Просто… Зудела тревога на подкорке. Зудела, постоянно раздражая.
Периодически телефон сам оказывался в руках, сам открывался диалог с девчонкой… Пальцы сами тянулись написать идиотское: «Привет. Как дела?».
Он никогда так не делал. Его никогда первого не заботило, как у кого-то дела. Он четко знал: если понадобится его помощь — к нему обратятся. Но Ланцова…
По ней же видно, что не обратится. И видно же, что проблема есть.
Неясно только, ему-то какое дело до ее проблем?
И закономерное: «потому что пока она живет в его доме — он за нее ответственен», даже самого Корнея не убеждало. Тут очевидно было что-то странно большее, чем простая ответственность. Что-то не испытываемое ранее. Что-то зудящее рядом с раздражением.
Родители восприняли привычно спокойно его сообщение о том, что срочно нужно вернуться в Киев. Они давно перестали раскатывать губу насчет наличия у сына свободного времени. Приехал — и на том спасибо. Мать пыталась собрать ему с собой хотя бы что-то из наготовленного в честь приезда, но Корней отмахнулся.
И уже едя по трассе, радовался, что решил правильно, отправившись на сей раз на машине. Привязка к расписанию и наличию мест в Интерсити быть дома той же ночью не дала бы.
А так он въехал в черту города около часа. Думал, что этого будет достаточно, чтобы раздражительность и напряжении спали, но случилось наоборот — только усиливались.
Девочке не звонил, не писал, не предупреждал. Не из вредности, просто… Вроде как чувствовал, что не стоит.
Ведь и так этой… Девочки… Слишком много вокруг. И внутри слишком много. В мыслях. В желаниях. Посмотреть подольше. Подойти поближе.
И нравится знать, что ее мурашит. Ведь сковывающий ее страх и неловкость становятся будто ощутимыми… И отзываются вибрациями в нем.
От этого можно отмахиваться. Это не мешает жить. Но с каждым днем хочется все меньше. Отмахиваться. А вот смотреть и подходить — больше.
И будь он сопливым романтиком, заподозрил бы в себе тревожные симптомы. Но циник подсказывал, что все просто — это мужская природа. И как только Ланцова съедет — все пройдет. Он не будет ни жалеть, ни отвыкать. Воспримет это, как всегда, данностью. Как уход из своей жизни любого человека из числа тех, кто рискнул в ней промелькнуть.
Ночное время помогло быстро попасть на территорию ЖК, проехаться на низкой скорости по его улочкам, будто оттягивая момент попадания в нужный двор…
Выкупленное вместе с квартирой место на парковке конечно же пустовало, ожидая, что Высоцкий вернется раньше времени…
Корней вышел из автомобиля, не глядя по сторонам, направился в сторону подъезда. Сделав несколько шагов, вскинул взгляд на окна собственной квартиры — свет там не горел.
И, наверное, это логично. Девочка скорее всего спит. Во всяком случае, должна.
Корней достал телефон, в очередной раз открыл переписку с Ланцовой, напечатал: «Я у подъезда, поднимаюсь.».
Отправил…
Сделал еще два шага, опять остановился. Около минуты смотрел, ожидая, сменится ли количество зеленых галочек с одной на две. Прочтет ли девчонка и ответит ли…
Но она, скорее всего, действительно спала. Потому что дальше доставки дело не дошло.
И сам не сказал бы, какой черт его дернул обернуться прежде, чем войти в подъезд. Видимо, все та же чуйка.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Которая выцепила взглядом незнакомый автомобиль с включенным светом в салоне. И силуэты в автомобиле тоже выцепила.
И вроде бы все понятно, как божий день. И вроде бы лучшее, что можно сделать, — это уйти, потому что не его чертово дело. Но Высоцкий…
Заблокировал телефон, положил в карман, развернулся…
Шел по погруженному в ночную тишину двору и слышал, как набойки стучат по асфальту. Медленно и верно почему-то закипал, воспринимая это вполне спокойно…
Продолжал смотреть в сторону машины, прекрасно понимая, что сейчас сделает… И что делать этого не имеет никакого права.
Но было совершенно все равно.
Он молча подошел к задней двери автомобиля, мог бы постучаться, но даже этим не утруждался — просто дернул, впуская в нагретый дыханиями салон холодный осенний воздух.
Вроде как хладнокровно, а на самом деле не то, чтобы очень, отметил, как двое замирают — и девочка, вжавшаяся в угол заднего сиденья, и парень, который вполне однозначно работал над тем, чтобы получить лучший доступ к телу…
И какое его дело? Но у Корнея, увидевшего на девичьем лице сначала удивление, потом испуг, потом стыд, потом полноценный страх… Вот сейчас упала планка.
— Свидание окончено. Вышла и ждешь меня в квартире.
Он произнес, глядя в глаза Ланцовой. Которая очевидно хотела их отвести. Которая застыла, а должна бы уже поправлять одежду…
— Вы кто вообще? — в отличие от парня, который пришел в себя быстрее. Нахмурился, не убрал руку с девичьего колена, чем бесил особенно сильно, а лишь сильнее сжал, когда Аня дернулась… Окинул Высоцкого взглядом, спросил откровенно с наездом. И Корнею даже может стало бы жалко мелкого, если бы не та самая планка. И не рука на колене… И если бы Ланцова четко выполнила приказ.
— Ты слышишь плохо? Мне повторить?
Скользнув по мальцу взглядом, Корней снова перевел его на Аню. Смотрел холодно и твердо. Не сомневался, что выглядит сейчас не больно-то дружелюбно, но его это не волновало. Девочка должна была выйти из машины и скрыться в квартире. Сейчас же.
— Вы… Вы же в Днепре…
Она же начала что-то мямлить, наконец-то отмирая… Нырнула под свитер, явно чтобы застегнуть лифчик, потом к поясу джинсов…
И вроде бы делала все, как надо, а Высоцкий только злился с каждой секундой все больше. И даже не знал, на кого больше…
— Марш в дом.
Повторил раздельно… Она снова застыла, встречаясь с ним взглядом… Смотрела несколько секунд, явно собираясь что-то сказать…
— Это кто, Ань? Вы знакомы? Дядя… Вы бы шли, куда собирались…
Но за нее это сделал парень. Которому явно лучше бы молчать. Потому что дядя…
Сначала долго смотрит в глаза с каждой секундой все более красной Ане, потом переводит на пацана…
— Ты либо домой идешь, Аня. Либо на все четыре стороны. И я не шучу.
А потом обращается снова к девчонке, сверля взглядом ее борзого «самого лучшего на свете».
И у нее вроде как есть выбор, но ведь оба понимают — это фикция. А значит, и права ослушаться тоже нет, как бы сейчас не бурлило… А Корней видел — бурлит. Сильнее, чем тогда, когда замкнулась в комнате. И на сей раз даже понимал, почему. И вину свою готов был признать. И самодурство. Только не перед ней, а перед собой. И все это — вина, самодурство, проблемы с собственной выдержкой, его не заботило.
Он с удовлетворением следил, как Аня не то, чтобы слишком красиво, то ли еще выходит, то ли уже вываливается из машины, отшатывается, когда появляется риск его коснуться…
Смотрит в глаза, откровенно ненавидя… И не отводит, когда он с напускным спокойствием удава смотрит в ответ.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Ждешь меня. Уяснила?
Ему не стоило бы делать контрольный в голову. Совсем не стоило. Но он делает.
Придерживает за локоть, смотрит в глаза, ясно давая понять, что ждет ответа… И отпускает, только когда девочка выдавливает негромкое: «уяснила».