Сделал это он так примирительно, что, право, и обижаться на него было нельзя.
Во время главного действия, куда было обращено общее внимание, я стоял в стороне у стола, где работала одна из девушек. Она резала колбасу на мелкие кусочки для заправки борща. Как и прочие, я тоже ныл. А когда девушка потянулась к краю стола, чтобы достать для меня какой-то обрезок, я быстро сгрёб со стола нарезанные кусочки в свой мешок! Должно быть, сделал я это достаточно ловко, потому что в первый момент она не поняла, куда делось со стола всё, что на нём было.
Вскоре наш пеший поход закончился. Недалеко от города Бранденбурга нас подобрала машина, собиравшая всех отставших, и в тот же день доставила в лагерь Ораниенбург.
Ораниенбург - это маленький-маленький городок к северу от Берлина, его дачный пригород. Однако главное там - вовсе не аккуратные домики и красивые виллы, утопающие в зелени и в розовых кустах, а огромный концентрационный лагерь, получивший после войны мировую известность. И всё-таки, несмотря на колоссальные размеры, он так искусно скрыт в белых дюнах и сосняке, что ниоткуда не виден. Может быть, именно поэтому многие немцы ничего о нём не знали. Сейчас, когда из лагеря ушла та жизнь, которую он пестовал и губил, и та противоестественная деятельность, для которой он предназначался, в нём всё открыто. Упала пелена секретности, и воочию можно видеть всю грандиозность этого чуда нашего века. Если когда-нибудь будущее человечество спросит: что великого создал XX век, подобного чудесам древности и средневековья, то, может быть, ответом будет: ...в том числе и концентрационные лагеря немецкие и, пока ещё окутанные чёрной тайной, советские. Ни до чего подобного прежде ещё никто не додумывался.
Лагерь разделен на жилую и производственную зоны и множество филиалов. Всё это поражает своими размерами и размахом. В жилой зоне, как и во всяком человеческом обществе, всё разделялось на классы и сословия. Вот блок, где жили заключённые аристократы. Здесь опрятные двухэтажные домики, отделённые друг от друга и от остального мира высоченными каменными стенами с острыми зубьями по карнизу. Здесь современная мягкая мебель, голубые ванны, низкие журнальные столики, на которых ещё и сейчас разбросаны иллюстрированные журналы с портретами фюрера и голыми девушками. В этой, по нашим понятиям, роскоши, поодиночке коротали свои дни: австрийский премьер-министр Шушниг, французские и польские министры, генеральный секретарь немецкой компартии Эрнст Тельман и другие, подобные им.
От главной площади веером расходятся длинные одноэтажные бараки, хранящие в чём-то неуловимом, но явном, дух своих прежних обитателей. Даже не читая надписей, можно почти безошибочно сказать, что вот здесь жили французы, здесь немцы, голландцы, здесь югославы, поляки, здесь евреи, здесь русские. Бараки эти отличаются друг от друга, особенно разительно внутри. В одних нет скученности и относительный комфорт. Широкие продольные и поперечные проходы, двухэтажные деревянные кровати с чистыми матрацами, тумбочки, большие умывальники. В других узкие проходы и четырёхъярусные, затёртые множеством тел, сплошные нары без признака каких-либо подстилок или матрацев. Есть бараки, так сказать, с промежуточным комфортом. Всё худшее предназначалось для русских. Даже обречённые на истребление евреи имели больший комфорт. Вот тут, на самом дне человеческого общества, как нигде более наглядно сказывалось отношение немцев к людям разных национальностей, и самое худое - к русским.
Но мне почему-то казалось: одни ли немцы в том виноваты? Не делаем ли мы сами своей поистине безмерной нетребовательностью к жизни повода так к себе относиться и безнаказанно держать нас в чёрном теле? Не об этом ли свидетельствует вся история русского народа, в том числе послереволюционная и вплоть до наших дней?
А вот разные хозяйственные помещения: склады, кухни, лазареты. Ветер гонит небольшие карточки, размером с игральную карту или чуть побольше. Карточки заполнены скупыми сведениями об их владельцах. Чаще всего попадаются карточки со штампом Jude. В них только номер и год рождения. Имени и фамилии нет, вероятно, они не нужны, так как долгожителями эти номера здесь не были.
Вот стоят три черные виселицы. Верёвки с них, как рассказывают, были срезаны в первые же часы после освобождения и разделены по маленьким кусочкам. Видно, амулет из верёвки повешенного чтится всеми народами - он обещает долгую жизнь.
Дальше крематорий с широкими квадратными трубами. Это длинное здание похоже на фабричный цех. Однако когда к нему подходишь, чувствуешь, что это нечто иное, и испытываешь какое-то неприятное ощущение. Было это со мной и слышал об этом я от других, хотя все мы крематорий видели здесь впервые и назначения его сначала не понимали. Всё здесь чисто, удобно и бетонно-холодно. Как бы банные помещения с прочными герметичными дверями и душевыми рожками. Из этих блестящих никелированных рожков никогда не лилась вода, а шёл только газ. Стоят стойки для измерения роста с тремя небольшими отверстиями позади. В эти отверстия стреляли в затылок из соседней комнаты. Внизу лоток в бетоне и, как в уборной, клапан с педалью для смывания крови. Впрочем, зачем описывать все эти плоды педантичной инженерной мысли? Всё это уже и без меня увидело свет. В соседнем помещении, напоминающем термический цех, ряд печей с круглыми отверстиями, поменьше велосипедного колеса. В эти отверстия, как по рельсам, на роликах входят длинные лотки из жароупорной стали. Каждый лоток рассчитан на три трупа, один за другим, но двигаются они удивительно легко. Одним нажимом ладони такой лоток можно вкатить в печь. На двух лотках ещё лежат полуобгорелые кости. Видно, что работа была внезапно остановлена по внешней, вынужденной причине, а отнюдь не из-за недостатка материала.
На складах горы обуви - мужской, женской и детской. Обувь изящная, дорогая, но побитая. Должно быть, ногам в этой обуви пришлось походить и по каменоломням, и по шпалам за вагонетками с глиной и песком, и побегать часами на главном плацу лагеря. Мужской обуви маловато, но это, пожалуй, уже вторичное явление. Её растащили новые питомцы этого лагеря, то есть мы. Это и видно: сейчас многие из нас, должно быть, впервые в жизни щеголяют в узконосых замшевых или лакированных туфлях. Впрочем, каждому новому владельцу пары таких туфель хватает на неделю, много - если на две.
Вот огромный склад до самых стропил набит одеялами. Одеяла домашние, пуховые, ватные, шелковые с вышитыми розочками. В России таких мне видеть не приходилось. Много этих одеял со своими новыми хозяевами поехало на восток.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});