В статье «Будущее, его провозвестники и лжепророки»[439] Е.Брандис и В.Дмитревский впервые подвергли обстоятельному разбору расхожие идеи современной зарубежной реакционной фантастики — о «несостоятельности» самого понятия прогресса, о релятивизме исторического пути человечества, о якобы неизбежной в будущем конвергенции (сближении) противоположных социальных систем и т.д. Статья была направлена против наиболее ядовитого жанра — антикоммунистической утопии, ныне оттеснившей развлекательную приключенческую фантастику. Статья Е.Брандиса и В.Дмитревского вызвала в общем благожелательный отклик видных американских писателей-фантастов, преимущественно левой ориентации[440]. И дело, видимо, не только в сочувствии гуманистической позиции советских литераторов, но и в хорошей аргументированности их остро идеологического выступления. Статья в «Коммунисте» продемонстрировала быстро растущий научный уровень нашей литературной критики в нетрадиционной для неё области.
К тому времени появились уже такие фундаментальные работы, как «Жюль Верн» (2-е изд., Л.: Детгиз, 1963) Е.Брандиса и «Герберт Уэллс» (М.: Гослитиздат, 1963) Ю.Кагарлицкого, получившие признание в нашей стране[441] и за рубежом[442]. Об этих двух монографиях, не связанных непосредственно с советской литературой, следует сказать в нашем обзоре потому, что на примере творчества двух великих писателей они убедительно раскрыли значительность социального потенциала научной фантастики, показали, что она отнюдь не сводится к «техницизму», и тем самым стимулировали широкое, необедненное понимание «жанра». Оба исследователя хорошо показали также художественную функцию научно-фантастического прогноза. Если жанр рецензии десятилетиями держался на сопоставлении фантастических гипотез с реальными возможностями науки, то монографии о Жюле Верне и Герберте Уэллсе продемонстрировали плодотворность всестороннего анализа научно-фантастического произведения, который связывал бы категорию прогноза с традиционными аспектами художественного мышления.
Книги об этих двух зарубежных классиках вместе с монографией Е.Брандиса и В.Дмитревского об Иване Ефремове «Через горы времени» (М.-Л: Советский писатель, 1963) заложили тип исследования, рассматривающего творчество писателя-фантаста не с привычных литературоведческих позиций, но и не узко-специфически, а в тех действительно многосторонних связях с мировым научно-техническим процессом, а равно и общелитературной традицией, без учета которых невозможно творческое развитие писателя-фантаста. Эти работы способствовали утверждению в новой отрасли нашего литературоведения испытанной историко-литературной традиции, которая обеспечила добротный уровень современных работ об отечественной научно-фантастической литературе.
Исследования развернулись сразу в нескольких направлениях: от изучения творчества отдельных писателей [критико-биографический очерк Б.Ляпунова «Александр Беляев» (М., 1967)[443] и диссертация Е.Званцевой «Научно-фантастическая проза И.Ефремова» (1968)] до литературно-социологического анализа [книга Ю.Рюрикова «Через 100 и 1000 лет. Человек будущего и советская художественная фантастика» (М., 1961)[444] и статья К.Зелинского «Литература и человек будущего» (Вопросы литературы, 1962, №2), статья и предисловия И.Бестужева-Лады, Э.Араб-Оглы, З.Файнбург] и историко-теоретических [диссертация Т.Чернышёвой «Человек и естественная среда в современной научной фантастике» (1969) и монография Н.Чёрной «В мире мечты и предвидения» (Киев, 1972)] и типологических [упоминавшаяся выше диссертация Е.Тамарченко] работ до наблюдений над поэтикой и стилем научно-фантастической литературы [статьи чешской русистки М.Генчковой]. В 70-е годы появились критико-библиографический обзор научной фантастики Б.Ляпунова «В мире мечты» (М.: 1970) и методико-библиографическое пособие А.Осипова и А.Чалисовой «Фантастика. Читатель. Библиотека» (М.: 1971; напечатано на ротапринте).
Примечательная широта диапазона современного изучения научной фантастики соответствует её реальному многообразию. Но есть одна общая черта, присущая работам всех типов, даже такой, как книга Г.Гуревича «Карта страны фантазий» (М.: Искусство, 1967), которая рассчитана на широкий круг любителей фантастики (очерк Г.Гуревича посвящен главным образом фантастике в кино): все они в той или иной мере стремятся осмыслить специфику научной фантастики в её историческом развитии. Ряд исследований непосредственно рассматривает историко-литературный процесс: диссертация индийского аспиранта Ленинградского университета К.Джингра «Пути развития научно-фантастического жанра в советской литературе» (1968), очерки автора этих строк в коллективных монографиях «История русского советского романа» (Л.: 1965) и «Русский советский рассказ. Очерки истории жанра» (Л.: 1970) и его книга «Русский советский научно-фантастический роман» (Л., 1970).
Первой собственно литературоведческой работой о научной фантастике явился как раз историко-литературный очерк — брошюра Е.Брандиса «Советский научно-фантастический роман» (Л.: 1959). В этом небольшом по объему исследовании впервые были четко охарактеризованы основные этапы развития «жанра» и его направления за более чем четыре десятилетия и, что впоследствии оказалось весьма существенным, именно научное предвидение правильно было оценено как эквивалент реализма в современной фантастике, как основной метод, ориентирующий все её направления — и прежние, и вновь сложившиеся. Такой взгляд на советскую фантастику развит был в другом, расширенном очерке Е.Брандиса[445] и дополнен в брошюре С.Ларина «Литература крылатой мечты» (М.: 1961) анализом текущих явлений советской фантастики 40-50-х годов. Очерк Брандиса послужил отправной точкой концепции, оформившейся в позднейших исследованиях, которая не противопоставляет произвольно одни направления другим (например, вненаучную фантастику — научной), но стремится оценить их отношение к основному методу всей советской литературы. Тем самым было положено начало включению научной фантастики в общую историю жанров и направлений русской советской прозы (например, в упоминавшихся «Истории русского советского романа» и «Русском советском рассказе»).
Историко-литературная концепция развития научной фантастики вырабатывается коллективно. Большой фактический материал, на котором построены историко-литературные и историко-теоретические работы, позволил уже обоснованно, а не предположительно, как в большинстве критических статей, установить связь подъемов и спадов фантастики с приливами и отливами научно-технического прогресса и социальным движением советского общества (монография А.Бритикова), выявить её переклички с основным потоком советской литературы (диссертация К.Джингра) и с художественным опытом прошлого (работы Ю.Кагарлицкого, Т.Чернышёвой, Н.Чёрной, Е.Тамарченко), наметить в историческом аспекте типологическое своеобразие научной фантастики (диссертация Е.Тамарченко) и, главное, серьезно поставить вопрос о её месте в системе реализма (статьи и диссертация Т.Чернышёвой и монография Н.Чёрной). Исследование научной фантастики в историко-литературном аспекте создало предпосылку для обоснованных теоретических обобщений. Вообще говоря, в теоретических толкованиях этой отрасли художественной литературы никогда не было недостатка, но пестрое и неравномерное её развитие не давало достаточного основания для сколько-нибудь объективных выводов. Следует учитывать, что в научной фантастике, в силу её исторической молодости и некоторой родственности её художественного метода теоретическому познанию, воздействие литературно-критических взглядов на творчество писателей-фантастов особенно эффективно. Дело не только в том, что теория «реалистической» литературы строже поверяется многовековой художественной практикой, но и в том, что эту теорию легко соотнести с самой действительностью, из которой писатели черпают содержание и форму своих произведений. В этом последнем отношении создание теории фантастики особенно затруднено, ведь её художественный объект гипотетичен. Не случайно многие писатели-фантасты одновременно выступают в роли критиков-теоретиков, например И.Ефремов, чьи хорошо аргументированные и методологически четкие статьи имели особенно заметный резонанс[446].
Теория научной фантастики слишком долго строилась умозрительно, чтобы её попытки выправить зигзаги художественной практики не давали зачастую обратного результата. Так было с теорией предела, о которой уже упоминалось, так стало и с теорией фантастики как приема, о которой пойдет речь. Эта последняя явилась реакцией на волюнтаристские предписания мечтать от сих до сих. Но если «предельщики» сводили метод, так сказать, к дистанции мечты, то «беспредельщики» ударились в другую крайность — вообще сняли вопрос о научности. Они настойчиво доказывают, что проблема метода современной фантастики вполне укладывается в традиционные литературные категории и что научность фантастического допущения — вовсе не главный вопрос.