вашему величеству лишило меня способности видеть и рассуждать; я не заподозрил обмана и теперь горько разочарован. Я заплачу за ожерелье!
— И вы думаете, что этим все будет поправлено? — с гневом воскликнула королева. — Вы полагаете, что этой жалкой ценой вы окупите позор, который вы навлекли на свою королеву? Нет, я требую подробного расследования! Я настаиваю на том, чтобы все, принимавшие участие в этом позорном обмане, были привлечены к ответственности. Представьте доказательства того, что вы действительно сами были обмануты, а не обманывали сами!
— Ах, ваше величество! — воскликнул кардинал таким вызывающим и в то же время дружеским тоном, что королева задрожала от ярости. — Вот доказательства моей невинности, — продолжал он, вынимая из кармана бумажник, а из него — сложенный лист бумаги. — Вот письмо королевы к графине Ламотт, в котором ее величество поручает мне покупку ожерелья.
Король взял бумагу, прочел ее, взглянул на подпись, затем, презрительно пожав плечами, передал письмо королеве. Она набросилась на него с необузданностью тигрицы, наконец нашедшей свою добычу, и, быстро пробежав бумагу, разразилась громким, гневным смехом.
— Да ведь это — не мой почерк и не моя подпись! — воскликнула она, устремив пылающий взор в лицо кардинала и указывая на письмо. — Как же вы, принц и человек, занимающий такой высокий пост, можете быть так невежественны, чтобы поверить, будто я могу подписаться «Мария Антуанетта Французская»? Каждый знает, что королевы подписываются только своим именем; и вы один этого не знаете?
— Вижу, понимаю, — пробормотал кардинал, который под взглядом королевы побледнел как смерть и, шатаясь, прислонился к столу, чтобы не упасть, — я вижу, что допустил страшно обмануть себя.
Король взял со стола какое-то письмо и, протянув его кардиналу, спросил:
— Признаете ли вы, что написали это письмо ювелиру Бемеру, передавая ему от имени королевы тридцать тысяч франков, в виде задатка?
— Да, государь, признаю, — убитым голосом ответил кардинал.
— Он признает? — сказала королева, скрипнув зубами и сжимая свои маленькие руки в кулаки. — Он мог считать меня способной на такую низость, меня, свою королеву?!
— Вы утверждаете, что купили бриллианты для королевы? — продолжал король, — Вы передали их ее величеству?
— Нет, государь, это сделала графиня Ламотт.
— От вашего имени?
— Да, государь, от моего имени; она также передала королеве квитанцию в уплате ста пятидесяти тысяч франков, которые я одолжил королеве для покупки.
— И какую же награду получили вы от королевы?
Кардинал колебался; но, все еще чувствуя на себе холодный, гневный, презрительный взгляд Марии Антуанетты, он вдруг вспыхнул и, в свою очередь бросив на нее уничтожающий взгляд, произнес:
— Вы этого хотите, ваше величество? Я скажу всю правду! Государь, ее величество наградила меня за эту маленькую услугу по-королевски: она соблаговолила назначить мне свидание в Версальском парке.
При этом новом ужасном оскорблении королева громко вскрикнула и, прыгнув вперед, подобно львице, схватила своего супруга за руку и, сильно встряхнув ее, воскликнула:
— Государь, вы слышите этого государственного изменника, поносящего свою королеву? Неужели красная мантия может защитить преступника?
— Нет, не может и не должна! — крикнул король. — Бре-тейль, исполните свой долг, а вы, кардинал, осмеливающийся обвинять свою королеву, выйдите вон!
— Государь! — пробормотал кардинал. — Государь, я…
— Ни слова больше! — перебил король, указывая рукой на дверь, — Вон, говорю вам, вон!
Кардинал, шатаясь, направился к двери, отворил ее и снова очутился в зале, где, перешептываясь, смеясь и болтая, волновалась блестящая толпа придворных.
Вслед за кардиналом на пороге появился барон де Брете йль.
— Поручик, — громко обратился он к гвардейцу, стоявшему у дверей королевского кабинета, — именем его величества короля арестуйте кардинала де Роган и отправьте его под конвоем в Бастилию!
Всеобщий крик ужаса встретил эти слова, раздавшиеся, подобно удару грома, среди этой беззаботной толпы. Затем наступила мертвая тишина. Все взоры устремились на кардинала, который, без кровинки в лице, но с высоко поднятой головой гордо шел по зале. Молодой офицер, следовавший за ним с таким же бледным лицом, догнал его и, слегка прикоснувшись к его руке, с выражением глубокого горя сказал:
— Монсиньор, именем короля арестую ваше высокопреосвященство. Я имею приказание отвезти вас в Бастилию.
— Хорошо, сын мой, — спокойно ответил кардинал, — если такова воля короля, отправимся в Бастилию.
У самых дверей, которые офицер уже растворил пред ним, де Роган обернулся и благословил изумленную и испуганную толпу.
Придворные поспешили разнести эту новость по всему Парижу: король приказал арестовать кардинала, первое духовное лицо во всей Франции! Так захотела королева!
И, чем дальше распространялось известие, тем больше нарастало на нем клеветы, подобно снегу, нарастающему на катящуюся лавину.
— Проклятие австриячке! — гремел вечером этого дня Марат в своем клубе. — Она заняла у кардинала денег, чтобы купить себе бриллианты. Бриллианты, когда народ голодает! А когда кардинал захотел получить обратно свои деньги, она отрекается от долга и сажает князя церкви в Бастилию! Проклятие австриячке!
— Проклятие австриячке! — рычал сапожник Симон. — Мы припомним ей, что, в то время, когда у нас нет ни сантима на кусок хлеба, она тратит миллионы на свои бриллианты!
И все присутствовавшие