Читать интересную книгу Мушкетер. Кто Вы, шевалье дАртаньян? - Дмитрий Яшенин

— Ну если бы меня назвали гасконским выскочкой, это конечно же оскорбило бы меня куда сильнее… чем китайский шпион, — осторожно ответил юноша.

— А почему? Да потому, что это гораздо ближе к истине, то есть к правде! Ибо гасконским выскочкой вы вполне можете быть, хотя, несомненно, и не являетесь им, а вот китайским шпионом вы быть никак не можете. Английским — тем более.

— Действительно, д'Артаньян, — поддержал Атоса коренной парижанин. — Если уж его высокопреосвященство так разозлил вас своими непристойными предложениями, противоречащими понятиям дворянской чести, нужно было назвать его… ну я прямо и не знаю…

— Нераскаявшимся гугенотом!

— Точно, Портос! Нераскаявшимся гугенотом и нужно было назвать! И звучит крайне оскорбительно, и правдой быть никак не может! Ну по крайней мере в отношении его высокопреосвященства. А вы его козлом окрестили! Ну а то, что Ришелье козел порядочный, так это ж во Франции каждому фонарному столбу известно! Вот он и оскорбился на вас до невозможности, а отвечать придется несчастной Констанции!

— Вы полагаете, он способен… — Лазутчик осекся.

— Это Ришелье, друг мой. — Атос пожал плечами. — РИШЕЛЬЕ! — повторил он внушительно. — Он способен на все.

— Тем более в отношении простой кастелянши, — прибавил Арамис.

— Неправда! — воскликнул д'Артаньян. — Она не простая кастелянша! Она лучшая подруга королевы…

— Что в данном случае лишь усугубит ее печальную участь, — грустно вздохнул изящный мушкетер.

Псевдогасконец со стоном опустил голову, но Портос ободряюще хлопнул его по плечу:

— Не вешать нос, Гасконь! Что-нибудь да придумаем! Главное — мы на свободе!

— Да, но что?!

— Я же говорю — что-нибудь! — повторил Портос.

— Прежде всего, — начал конкретизировать Атос, — нужно дать знать об этом происшествии ее величеству. Друг познается в беде! Вот и посмотрим, сколь сильны дружеские чувства королевы к госпоже Бонасье. Это сделаю я…

— Вы, Атос?!

— Через де Тревиля, разумеется.

— Браво, Атос! Вы говорите мало, но уж когда скажете — хоть стой, хоть падай! — восхитился разведчик.

— А я попробую установить местонахождение Констанции через одну свою влиятельную знакомую, — подумав немного, сказал Арамис.

— Через ту самую, которая так и не дождалась от вас… румян?

— Да-да, — немного смутившись, подтвердил коренной парижанин, — через нее.

— Благодарю вас, друг мой! — со слезами в голосе воскликнул д'Артаньян.

— Ну а я закажу прямо сейчас пару бутылок отменного вина! — внес свое предложение чернокожий мушкетер, тоже жаждавший похвалы. — И мы утопим вашу тоску-печаль на дне бокала! Не тужи, земеля! С такими друзьями, как мы, не пропадешь! Один за всех! — воскликнул он.

— И все за одного!!!

Глава 13

ПАРИЖ — МАРСЕЛЬ…

Опять весна на белом свете, подумал д'Артаньян, втягивая ноздрями холодный воздух. Холодный, пронзительный воздух щекочущим, колючим шариком соскальзывал по гортани к легким, нагреваясь постепенно и теряя пронзительную свою остроту. Нет, отметил разведчик, проглотив ещё несколько шариков, и воздух нынче не тот, что неделю назад. Появился в его колючей, морозной колкости какой-то тонкий, едва уловимый привкус. Он стекал то ли с улиц, оттаявших после коротенькой, игрушечной парижской зимы и затопленных уже потоками коричнево-желтой грязи, то ли с крыш, очистившихся от снега и поблескивавших мокрой черепицей, то ли с самого неба, где плотная облачная завеса изо дня в день все чаще и чаще прореживалась ясными голубыми полянками, на которые, бывало, выкатывалось порезвиться солнышко, удивительно горячее для февраля. Как и прежде, привкус этот тревожил псевдогасконца, заставляя его сердце трепетать в предвкушении чего-то… неизведанного и пленительно сладкого. Такого, что раньше он ощущал со всей остротой, а теперь только улавливал как… эхо, далекое эхо, мечущееся в трех соснах леса его коротенькой взрослой жизни…

Опять весна на белом свете, подумал д'Артаньян, наваливаясь грудью на подоконник. Он так и не привык к этой ранней французской весне, спешившей сменить непутевую детскую французскую зиму, напоминавшую скорее вологодский ноябрь, нежели настоящую снежную русскую красавицу, студеную и вьюжную, морозную и румяную. Скоро теплые южные ветра окончательно одолеют северные, хотя и северные-то холодами особо не удивили. Скоро Сена своенравно и неудержимо вспенится черной кипенью мутных вешних вод — и в Париже невозможно будет продохнуть, пока половодье не пойдет на спад и мимо нарядных гранитных набережных не перестанут проноситься тонны навоза, смытого с полей и лугов выше по течению. Скоро унылая гегемония черно-белой цветовой гаммы в окружающем мире сменится буйным весенним многоцветием, когда природа, кажется соревнуясь сама с собой, расшивает один кус своего пестрого сарафана ярче и пышнее другого…

Опять весна на белом свете, подумал д'Артаньян. Вот и опять настала пора собираться в путь-дорогу. Как время-то быстро пролетело! А ведь будто вчера только они вчетвером сидели в трактире «Сосновая шишка», обдумывая, как спасти Констанцию Бонасье…

Нет, это было не вчера! С тех пор промчалось уже почти полгода…

Увы, несмотря на энергичные меры, предпринятые четырьмя друзьями, а также капитаном де Тревилем и Анной Австрийской, судьба королевской кастелянши оставалась неизвестной. Ни в Лувре, ни дома, на улице Могильщиков, 12, о ней никто ничего не слышал. Неизвестным оставалось даже, жива ли она еще или все розыски уже, по сути дела, бессмысленны. По меткому выражению Портоса, Констанцию словно гиппопотам языком слизал!

Эх, встретить бы мне того гиппопотама, с бессильной яростью думал иногда лазутчик, я ему язык-то укоротил бы!

Он вздохнул и, закрыв окно, отошел.

Ему не хватало Констанции! Ему очень не хватало Констанции, и он клял себя последними словами, что не уберег любимую. Клял, хотя ее исчезновение и принесло ему косвенную выгоду: еще в сентябре, после наступления нового, 7136 от Сотворения мира года, он под предлогом розысков госпожи Бонасье съездил в Женеву на очередную встречу со связным из Москвы. Игнатий Корнеич (на этот раз связным вновь оказался он) поздравил д'Артаньяна с производством в мушкетеры и велел ему активизироваться, наверстывая упушенное время.

И д'Артаньян активизировался, загребая информацию, образно говоря, двумя руками: и из мушкетерской среды, где он окончательно уже стал своим человеком, и из окружения кардинала Ришелье, доверием которого он пользовался, успешно пройдя испытательный срок. Он наконец-то начал безупречно ориентироваться во всех изгибах и поворотах придворной жизни. Разобрался, кто за короля, кто за кардинала, кто за королеву, кто сам за себя. Персонифицировал всех сановников из военного ведомства Франции начиная с полковника и выше. Накопал много чего другого.

Словом, информации-то у него хватало, да вот только не той, что нужно: во всем этом многообразии не было ни единого намека на приготовления к войне с Россией. Или Франция действительно не собиралась в ближайшее время этого делать, или… д'Артаньян просто не там копал. В общем, или этак, или так!

Но вот как именно?!

Эта мысль не давала ему покоя, затеняя даже розыски Констанции.

А потом пришло Рождество, и снова наступил новый, 1627-й от Рождества Христова год. Вспомнив веселые декабрьские гуляния, д'Артаньян опять вздохнул, подумав: как трудно жить на чужбине! Совмещение двух столь значительных праздников способно было не на шутку подорвать даже его крепкое, молодецкое здоровье. Подумать страшно, что началось бы в России, если бы и у нас начали праздновать Новый год на европейский манер! Апокалипсис, как говорит Арамис, просто апокалипсис! Во-первых, народ просто спился бы на радостях от таких длинных, как говорят здесь, в Париже, Рождественских каникул. Ну а во-вторых, попробуйте-ка поводить хоровод вокруг елочки в январе в Москве или же Вологде?! Это вам не на набережных Сены отплясывать! Нет, у нас в России все устроено гораздо правильнее и логичнее: Новый год мы встречаем первого сентября, вместе с Днем знаний, когда тепло, сытно и по-настоящему весело.

Да и сами-то годы мы считаем как-то умнее! Конечно, никто не спорит, Иисус Христос — личность авторитетная, но мир-то существовал и до его рождения, ввиду чего и летоисчисление все же логичнее вести от Сотворения мира. А уж если сами европейцы считают годы от Рождества Христова, так чего же они тогда упрекают магометан, ведущих летоисчисление от рождества Магомета[8]?!

Все-то у них, европейцев, не как у людей, подумал д'Артаньян, прислушиваясь, как колокол собора Парижской Богоматери отбил четыре часа.

Псевдогасконец еще раз вздохнул и, сняв со спинки стула лазоревый мушкетерский плащ, надел поверх черного колета. Нет, он не торопился на дежурство. Просто через час друзья ждали его в «Серебряной фляжке» на торжественную вечеринку. Что за торжество намечалось, д'Артаньян забыл и, даже взглянув на календарь и обнаружив, что сегодня двадцать третье февраля, не смог вспомнить. Да и так ли уж это важно?! Разве молодым солдатам нужен какой-то особенный повод, чтобы посидеть за столом и опрокинуть чарочку-другую?