Пришельцы чувствовали себя на Лансароте хозяевами положения: у них были заложники, местные жители пока в изоляции, в случае непредвиденных обстоятельств всегда можно было погрузиться на корабли и выйти в море. Так что подготовка к молебну проходила тщательно и неторопливо.
Восстановили большое распятие, водрузив его как можно дальше от приливной кромки, разбили шатры, обнесли частоколом из нарубленных тут же деревьев — достаточно жиденьким, но вполне способным притормозить врагов в случае набега. Для отца Меура даже подиум какой-то сделали, чтоб тому легче было вещать о счастье, ожидающем всех, даже гуанчей.
Пленных стреножили по ногам веревкой, чтоб те не питали себя пустыми ожиданиями побега. Сначала развязали, было, руки, но потом изменили свое решение, опять лишив их свободы движения. Причина перемены была в том, что одна из женщин, которой было оказано повышенное внимание со стороны некого инквизитора, очень легко сломала тому шею, тем самым избежав дальнейшей неволи — ей сразу же отрубили голову. Бетенкур покритиковал своих подчиненных за поспешность. Можно было все это дело обставить идеологией и религией, тем самым подавляя волю и дух у остальных пленных.
Сам молебен начался уже за полдень, но на опоздание никто внимания не обращал. Вышел один кривоногий парень и подудел в дуду. Другой, вероятно коллега, поднял колокол и поболтал его из стороны в сторону. Звуки, извлеченные из этих инструментов, были неприятными, но пронзительными, так что даже самый глухой козел, бодающийся с кустом шиповника, навострил уши и проблеял в ответ.
Отряд гуанчей, занявший согласно предписанию круговую позицию, перехватился за древки копей. К лагерю пришельцев двинулись два человека: Дюк и Васька.
— Эй, на борту! — закричал Васька. — Открывай ворота. Свои идут.
Португальцы начали открывать хлипкую кривую калитку, но остановились от возмущенного окрика Бетенкура.
— Какие же это свои! — орал он, выпучивая глаза еще больше обычного. — Я их ночью чего-то не видел!
— А зачем ты ночью нас искал? — удивился Дюк.
— Я вас не искал! — даже подпрыгнул на месте Жан.
— Вот потому-то и не видел, — подвел итого Буслай. — Давай, открывай живее.
Они вошли внутрь мимо недоумевающих вооруженных охранников. Васька показал Бетенкуру кулак, тот в ответ состроил злодейскую рожу. Их взаимная влюбленность не была секретом для общественности.
Дюк огляделся вокруг и сразу же предположил, что шансов ворваться в лагерь инквизиторов у гуанчей нет никакого: свободная площадь до частокола простреливалась со всех позиций. А по всему периметру стояли люди, вооруженные луками и арбалетами. И задачей их было не хвастовство друг перед другом.
Несчастные пленные сидели в самом центре, так что и к ним пробраться сложно, и им выбраться — тоже. Словом, простой силой тут добиться ничего нельзя, разве что преждевременной смерти. Ну, а в этом деле торопиться не следует. Инквизиторы чувствовали себя весьма уверенно, по их разговорам Стефан понял, что они очень довольны, что у аборигенов нет своего флота. Ну да, есть повод для самоуспокоения.
Снова зазвучала поганая дудка и колокольчик. Сам святой отец Меур залез на подиум, готовясь толкать речь. По задумкам попа и местные жители должны были подтянуться, хотя бы часть из них. Не могли же они оставить на произвол судьбы своих соплеменниц, жен и детей. Словно в ответ, на берег вышли два полуголых человека — одни с бронзовой кожей, другой с красной.
— Эй, — сказал Садко — именно он был красным, прихватило вчера солнышко. — Мы явились на молебен. Пусть нам переводят.
— А где остальные? — поинтересовался Меур.
— Зализывают раны, — угрюмо ответил Эйно Пирхонен.
Дюк Стефан на правах полиглота переводил их слова на английский, а дальше уж они сами разбирались.
Ну, ладно, поп прокашлялся, спел голосом какую-то верхнюю ноту и начал свою проповедь. Если верить ему, то эта земля теперь их, церковная: то ли португальская, то ли английская, а то ли испанская. Бог всех возлюбил, а их возлюбил больше всех. Язычники должны покаяться и пасть ниц. Кара господняя — это, на самом деле, не просто слова. Это — обезглавливание, четвертование, распятие на кресте, утопление в воде и, как венец, сжигание на костре. Кто из местных не одумается, тому придется испытать все это на своей шкуре. А кто одумается, тот должен искупить свой грех безвозмездным трудом на благо церкви. Следует сдать пожертвования и очиститься от любых богатств, потому что нажиты они греховным способом, поэтому не считаются. В общем, пусть возрадуются аборигены, что их души теперь в надежных руках. Аминь!
— Они согласны, — сразу же возгласил Садко. — Только женщин и детей отпустите. Сдадут свои богатства.
— Не пойдет! — возразил Бетенкур. — Когда мы убедимся, что все наши условия выполнены, тогда кого-то и освободим. Пока же пусть туземцы выходят с поднятыми руками и покажут нам свои сокровища.
— Это как: штаны, что ли снимут? — серьезно спросил Васька.
Кто-то засмеялся, видать, понимал язык. Но Меур не хотел превращать свой молебен в балаган.
— Грех, — сказал он. — Торговаться — грех. Вы что — не верите святой церкви? Мы — это не просто так, намерения у нас серьезные. Если где-то кто-то как-то, то мы навсегда. Мир через кровь, а святая инквизиция проследит. Se non a verro, a ben trovato[180]. Понятно?
— Понятно, — выдохнули оккупанты.
— Тогда аминь!
— Аминь, — согласились все.
— Что он такое проблеял? — переспросил Василий у Дюка.
— «Хоть это неверно, но хорошо задумано» с латыни, — перевел тот.
Садко обменялся взглядом со Стефаном и потянул Эйно Пирхонена на выход: все, что нужно, было выяснено. Им попытался заступить дорогу надутый, как павлин, Жан де Бетенкур, но лив и гуанча ловко прошли сквозь него. Тот даже посмотрел, а нет ли в нем дырки. Не было, просто остановить таких богатырей не каждый инквизитор сумеет.
— Стойте! — вдруг, прокричал Меур.
Когда музыкант и его товарищ остановились, машинально втянув головы в плечи, поп кивнул кому-то в сторону.
— В доказательство нашей правоты, — изрек поп. Это был приказ: один из инквизиторов со свистом рассек воздух своим убогим мечом. Клинок оказался, несмотря на свою кривизну, заточен весьма серьезно, а удар у человека был поставлен очень умело. Голова одной из ближних к нему пленниц отделилась от тела, палач ловко подхватил ее за волосы и швырнул в переговорщиков. Не успели Садко с Эйно Пирхоненом хоть как-то среагировать, как с диким ревом из кустов к изгороди ринулся громадный гуанча.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});