Никаких кадровых изменений президент в своей речи не огласил. Никакой пофамильной критики в его речи тоже не было. Это сделало посещаемость открытого заседания правительства буквально стопроцентной. Один из чиновников заглянул в зал как бы из-за кулис. «Весело, — сказал. — Аншлаг». Заседание правительства назвать историческим нельзя. Доклад Черномырдина был традиционным. Придерживаясь канвы послания, он усилил ее эмоциональную риторику в своем стиле: «Не успел президент подписать Закон о бюджете, как началось кликушество: «невыполнимый, невозможный». Возможный! — настаивал премьер. — Трудный, но выполнимый! Нам нужен такой бюджет! И мы его выполним!» — с усилием выговорил он.
Однако и премьер ничего не сказал о предполагаемых перестановках в правительстве. Зал, ожидавший сенсаций, почувствовал себя одураченным и окрестил заседание «говорильней».
И тем не менее откровений случилось больше чем достаточно. Наиболее сильным оказалось выступление губернатора Тюменской области Ракитского, которому раскритикованный на Совете Федерации премьер обещал дать слово первым. Премьер полагал, что Ракитский достаточно выговорился на Совете Федерации и здесь его речь будет более сдержанной. Но он ошибся. Ракитский коснулся стиля управления страной. Выступление получилось сокрушительным. Отношения федеральной власти с регионами — это диалог глухого со слепым вот смысл его речи. Само проведение расширенного заседания правительства сразу после оглашения послания президента можно считать удобным по времени, но достаточно бессмысленным для правительства, которое через 3–5 дней должно претерпеть серьезные изменения. Возможно, так и будет, хотя маловероятно.
Тем не менее премьер спешил, как бы отвечая на слова президента. Примеряться и выжидать у него времени нет. Он знал, что он, Черномырдин, оставлен во главе кабинета, и это было для него главным. Гром грянул на следующий день.
7 марта 1997 года.
Президент подписал указ о назначении Анатолия Чубайса первым заместителем премьер-министра России и освобождении его от обязанностей руководителя президентской администрации. Реакция на новое назначение последовала немедленно. Коммунисты и ЛДПР, да и практически все оппозиционно настроенные силы отреагировали вызывающе отрицательно, пообещав президенту обострение ситуации, неспокойную весну и сокрушительное 27 марта — день, объявленный профсоюзами, как день Всероссийской забастовки, вызванной кошмарными невыплатами заработной платы и пенсий. Теперь уже нет сомнений, что забастовка превратится в основную политическую акцию коммунистов в марте.
Ельцин выбрал едва ли не самый острый и вызывающий кадровый ход. И это на фоне бесконечных требований оппозиции убрать краску под названием «Чубайс» вообще из палитры власти. Сначала Чубайса обвиняли в регентстве в связи с болезнью Ельцина. И президент всегда может сказать: вы требовали, чтобы он покинул пост главы администрации, я пошел вам навстречу. Разумеется, такой ответ выглядел бы почти издевательством, хотя формально он не лишен фактологической реальности. Ельцин сохраняет Черномырдина и, как ему кажется, прикрывает правительство слева. И все-таки, почему Ельцин сыграл на обострение? Желание наверстать упущенное по причине болезни? Бросить вызов Думе, которая не очень щадила президента, оказавшегося на операционном столе? Или вновь избранная тактика есть результат кропотливого анализа ситуации? Из чего следует, что после победы на выборах никакого анализа попросту не было, тогда преобладала иная точка зрения на ситуацию в целом. Не следует забывать, что два последних послания так или иначе были нацелены на компромисс. Предыдущее — на компромисс вынужденный. Состав Думы был подчеркнуто антиельцинским, коммунисты добились внушительной победы, и надо было по возможности без обострения добрести до президентских выборов. Игра в коалиционное правительство видимых результатов не дала. Именно на период этой компромиссной тактики оглядка на действия оппозиции привела исполнительную власть на грань краха. Давление финансово-промышленных групп, банковского капитала буквально раздавило исполнительную власть. Обслуживание сторонних интересов, в которых доля членов правительства была очевидной, едва ли не превратилось в стиль управления нынешней власти. Практически реформы остановились. Невыплата долгов по зарплатам и пенсиям обрела характер непреодолимого препятствия, с которым не в состоянии справиться власть. Идею компромисса на начальной стадии послевыборного периода, конечно же, предложил премьер. Понимая, что президент работает вполсилы, а чуть позже практически сосредоточился на собственной болезни и лишь формально участвует в управлении страной, Черномырдин избрал единственно верную тактику компромисса. На политическое противостояние при больном президенте, на обострение отношений с Думой у него не хватило ни сил, ни навыков, ни прав.
Второй, не менее важный вывод — Черномырдин вынужденно сближался с демократами. По существу, он с президентом имел похожее прошлое. Каждый из них прошел одну и ту же партийно-номенклатурную школу. Прошлый партийный ранг Ельцина был выше. Помимо прочего, это объяснялось еще и возрастом. После пятидесяти разница в 5–6 лет и малозначимая, и значительная. А уж тем более в должностном преклонении. Политическая среда Ельцина была неизмеримо более насыщенной, и его отношения с демократами и демократией имело свою историю. Ее осознанным финалом стала Межрегиональная группа на Съезде народных депутатов СССР. Ельцин не побоялся, пусть стихийно, возглавить демократическое движение. Этого, как мы уже писали, не сделал Горбачев, посчитав его несостоявшимся, а значит, не способным обеспечить его личный политический успех. У Ельцина, в отличие от Горбачева, в тот момент, а это был конец 80-х, не было выбора: либо раствориться в политическом небытии, либо воспрянуть. Это было рискованно. Ельцин пошел на риск. И на тот момент, бесспорно, выиграл. У Черномырдина не было опыта политической борьбы, опыта политического противостояния, который и сделал Ельцина Ельциным. У него, как в прошлом у крупного номенклатурного чиновника в ранге министра, демократы своей излишней говорливостью и демократия, разрешившая эту болтливость, вызывали скрытое раздражение. И в разговоре с оппозицией он проще находил общий язык с Зюгановым и Рыжковым, нежели с Явлинским. В чем-то он был прав. У большинства ставших властью демократов не было в прошлом масштабного дела. Они, как правило, вошли в жизнь через науку, к каковой у практиков традиционное отношение как к чистоплюйской жизни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});