– Я не расстроилась, просто… Послушать эту Нину, так получается, что этим должна заняться я!
У Ирмы был такой комично-озадаченный вид, что ее подруга, несмотря на дурное настроение, расхохоталась, отмахиваясь от услышанной новости картофелиной:
– Ты! Гора с плеч! Как я не догадалась поставить на тебя! Ты отобьешь у нее Димку!
– Дура. – Стареющее кукольное личико обиженно исказилось. – Сперва мне мужа своего сватала, теперь сына… На черта мне все это нужно?! Учти – я ничего делать не собираюсь!
– И не надо. – Татьяна промакнула согнутым пальцем заслезившиеся от смеха глаза. – Оставайся обедать, жаркое будет через полчаса. Куда ты? Обиделась, что ли?
Но Ирма, не слушая уговоров, всерьез собралась уходить. Вид у нее был одновременно раздраженный и мрачно-сосредоточенный. Подруга напрасно извинялась, ссылалась на свои расстроенные нервы и бессонную ночь – Ирма ушла, храня непроницаемое молчание. «Что за бред? – озадаченная Татьяна заперла за нею дверь и вернулась на кухню. – Что я такого сказала? Это ведь даже не шутка, так… Может, это у нее уже возрастное?» Бывшая красавица Ирма тяжело переносила вступление в пенсионный возраст, в отличие от подруги, принявшей его философски и даже с удовольствием. Ирма же отчаянно молодилась, следила за модой, и ее туалеты иногда вызывали легкое недоумение у знакомых, знающих ее паспортные данные. Татьяна, никогда не бывшая кокеткой, не страдала без мужских взглядов, с интересом обращенных на нее. Ирма, привыкшая к мужскому вниманию, переносила его дефицит болезненно. Все было так – и все же реакция подруги на невинную шутку ее удивила. «Если это будет у нее прогрессировать, она станет просто невыносимой. Не могу же я контролировать каждое свое слово!»
Однако удивленная Татьяна была бы удивлена еще больше, если бы имела возможность проследить, куда в это время направлялась, медленно, но верно выпутываясь из паутины московских улиц, синяя «Тойота» ее подруги. Спустя полчаса ее можно было видеть на проспекте Мира, через час – в длинной пробке у Королева, еще полчаса спустя – на Ярославском шоссе, у поворота на Пушкино…
Ирма ехала в Александров.
* * *
– Банк работает до восьми, там я буду к четырем… Если не будет пробок… – Марфа лихорадочно причесывалась перед маленьким тусклым зеркальцем, прикрученным к дверному косяку. – Елена Ивановна, но мы твердо договорились, да? Вы получите эти деньги и отвезете их в Москву? Может, поедем вместе? На такси – быстро, удобно. Я вас уложу на заднем сиденье… Поедем?
– Нет, милая, – недоверчиво отвечала та, следя за ней инквизиторским взглядом. – Я сперва хочу увидеть эти двадцать пять тысяч, а уехать всегда успею.
– Как хотите! – с фальшивым добродушием воскликнула Марфа, делая знак Диме, наблюдавшему за этой сценой молча, не двигаясь с места. Впрочем, весь последний час он в прострации просидел у кухонного стола, не обращая внимания ни на Елену Ивановну, ни на Марфу, разрывающуюся между больной и рабочими. – Дима, на минутку!
– Не надо все портить, слышишь? – лихорадочно заговорила она, когда они вышли на крыльцо. – Я вернусь самое позднее к восьми. В банке сказали, что выдадут эту сумму. Сегодня вечером Елены Ивановны уже тут не будет – я ее отправлю в Москву, на такси. Это хорошо, что она вдруг зажадничала, заторопилась. Теперь побоится ночевать у нас с такими деньгами!
– Завтра же она вернется, – равнодушно бросил Дима.
– Завтра ты увидишь, что она не пройдет дальше калитки!
За оградой остановилось желтое такси, Марфа махнула рукой и крикнула:
– Бегу!
И, обернувшись к Диме, прошептала, гипнотизируя его настойчивым взглядом зеленых глаз:
– Не будь таким, очнись! Ты же видишь, у нас все, все получается! Пусть они копают до темноты, пусть расчистят все, что найдут!
С этими словами она исчезла – ее словно стремительным вихрем вымело со двора. Огненно-красный свитер мелькнул на фоне желтого такси, пропал в нем, оглушительно хлопнула дверца – нервничая, Марфа чуть не сорвала ее с креплений. Заурчал мотор, машина исчезла, и в сонном переулке снова стало тихо. Дима присел на верхнюю ступеньку крыльца, закрыл глаза, подставил лицо мягким лучам солнца. Его не покидало странное ощущение, возникшее в тупике, куда он случайно забрел, задумавшись по дороге к станции. «Это сон, все последние дни моей жизни – затянувшийся сон. Причем снится он не мне, это я снюсь кому-то… Я ничего не решаю, ни на что не влияю… Знаю только, что хочу проснуться. Марфа говорит – мы почти добрались до цели. Лестница оказалась длинной, откапывают уже девятую ступень. Рабочие все поняли – видно по лицам, но пока не задают вопросов. Марфа уверяет, что договорится с ними сама. Елена Ивановна… Кажется, она не верит в эти двадцать пять тысяч. Как Марфа за ними рванула! Откупиться, получить с несчастной женщины расписку – на случай суда, разборок, Людиного возвращения… А если Елена Ивановна возьмет деньги и никуда не поедет?» Перед ним снова возникло лицо больной с застывшей на нем презрительно-алчной гримасой. Та смотрела на Марфу тревожно и недоверчиво, и вместе с тем было видно – деньги она просто вырвет у нее из рук. «Люда говорила мне, что мать согласилась продать дачу, но не сказала, как ее пришлось уламывать. Хотя дочери она спускала все. Если бы она попросила ее спрыгнуть с крыши – Елена Ивановна спрыгнула бы. Верно, можно избаловать свое дитя и без лишних денег – права старуха. Но сейчас Люды нет, Елена Ивановна снова чувствует себя главной и вот исправляет сделанные дочерью ошибки… Она верит, что та жива, придумала бредовую историю о каком-то розыгрыше… И сама не понимает, что своим поведением утверждает обратное. Если бы она верила, что дочь вернется, она бы не посмела брать у Марфы эти деньги. Сознательно она борется за права Люды, подсознательно – она уже с ней попрощалась… С нею все попрощались, все, кто должен был ждать…»
– Хозяин! – донесся из ямы глухой голос. Кричавшего было не видно – таджики уже ушли в раскопки с головой. – Лестница кончилась, тут везде земля. Куда идти?
Дима подошел и без особого интереса заглянул в яму, из которой выбрались испачканные мокрой глиной таджики. Ступеней, сложенных из почерневшего тесаного камня, оказалось ровным счетом двенадцать. Ниже была только сизая земля, еще промерзшая и поддававшаяся только кирке. Лестница в подвал была откопана полностью, но вела она в никуда. У Димы появилось жуткое ощущение – будто он, непрошеный, вторгается в чьи-то владения, где ему совсем не рады. Эта угрюмая лестница, помнившая лихие дни и ночи Александровой слободы, обрывалась ничем, как страшная история с забытым концом. Он поежился.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});