Так что одобрил Маршал это защитное снаряжение. Значит, и подполковнику не грех её и самому регулярно надевать, и другим настоятельно советовать…
А что он тяжеленный ППД постоянно с собой на груди таскает — это после окружения такой пунктик у него…вроде как наголодавшийся человек постоянно кусочки хлеба под матрасом складывает.
Сейчас Григоренко возвращается в штаб 16-той Армии Западного фронта…то есть возвращался, но…Дураки Россию губят, а дороги спасают! Будь от Минска до Смоленска приличный автобан, а ещё лучше- два…сами понимаете… к счастью, фронтовая дорога на автобан ну совсем не похожа.
Однако, всё-таки дураки…особенно на дорогах…Какой-то ЗиС разворотил небольшой деревянный мосток, через крохотную речушку…другие машины пытались объезжать…через заболоченную пойму…
И теперь перед мостиком — пустяковым, в сущности, скопилось около сорока машин…
Подполковнику бы тихо прикорнуть себе в кабине…Однако, в каждую бочку затычка и на каждой свадьбе невеста- полез организовывать, распоряжаться и командовать…
Дав ЦУ, Григоренко взобрался на верхнюю бровку выемки, откуда хорошо было видно, что происходит на дороге…закурил, пригнувшись, закрыв от стылого ветра спичку…
И тут же страшный удар (через каску!) обрушился на его бедную, дырявую голову…Оборачиваясь, Григоренко краем глаза заметил только, как вверх взлетает палка — занесённая для нового удара…подполковник машинально хватает висящий на груди автомат…И тут же сильный рывок опускает ствол вниз. Длинная очередь уходит под ноги — у самых носков начищенных сапог — любителя подраться…Это какой-то шофёр одним движением спас сразу двух человек — удирающего со всех ног драчуна…И подполковника Григоренко- потому что у беглеца на голове была папаха с красным верхом, а из-под длинной щегольской шинели мелькали лампасы… Генерала подстрелить — это верный расстрел, к бабке не ходи…
Генерал, скатившись с откоса к дороге, запрыгнул в машину и она поскакала по кочкам прочь, на предельной скорости…
А шофер- спаситель рассказал предысторию…Оказывается генерал (уж не Еременко ли?) подъехал к хвосту колонны и начал материться, требуя немедленно освободить проезд. Ну, шоферы потеснились, проехал он до мостика- где как раз подводили ваги под опоры…и встал.
Вот тут генерал и спрашивает: «Кто тут старший в этой махровой банде?»
А кто-то из доброхотов и показывает, мол, во-о-он на верху подполковник стоит, он всем здесь командует…Генерал выскочил из машины, бегом по откосу подбежал к Григоренко и не говоря дурного слова, долбанул палкой по голове…Вот каска-то и пригодилась…
А вы говорите…нет, пока по страшным русским дорогам ездят чудовищные дураки…без средств индивидуальной защиты лучше на дорогу не выезжать. Или по крайней мере, без автомата…
Эту занимательную картинку, покачивая курчавой головушкой, с досадой наблюдал наш хороший знакомый Адольфо Фалангер, сам немало настрадавшийся от разного рода изумительных дураков и невыразимых словами дорог…
Ничего не меняется! Один генерал сменяет другого, один генерал — другого стоит…Но ведь есть же другие, лучшие? Наверное…но не на этой прифронтовой дороге…
Да и солдаты на этой же дороге — всякие бывают…
«Ну и что же Вы, барон, сделали?» — голос командира отделения Мышлаевского был обманчиво мягок…
«А что я сделал?» — совершенно невинным голосом ответил — ну совершенно по-семитски, вопросом на вопрос, рядовой Клюге фон Клюгенау, невинно похлопывая длиннющими ресницами над невиннейшими голубыми глазами.
«Вот и я хочу услышать ВАШУ версию, что Вы сделали…и главное, с кем? Вы что, не знаете, КТО у красных папахи носит?!»
Клюге фон Клюгенау, с ужасом: «Неужели…гуцулы?!»
Мышлаевский: «А-атставить балаган! Доложить как положено!»
Клюге фон Клюгенау, вытянувшись: «Та-а-ак точна! Мною была отобрана у неизвестного красноармейца палка, сломана мною об моё же колено и торжественно вручена вышеуказаному красноармейцу! Докладывал ротм…рядовой Клюгин!»
Мышлаевский: «А зачем надо было генералу обещать — засунуть её ему прямо в жопу?»
Клюге фон Клюгенау, виновато разводя руками: «Ну виноват! Тут надо было либо сразу засовывать, либо уж не обещать понапрасну…а теперь он небось ждёт, надеется…»
Мышлаевский: «Ну нахрена же ты, Коля, гусей дразнишь?»
Клюге фон Клюгенау: «Да он меня чуть не пизданул…»
Мышлаевский: «Ну так ведь не пизданул же!»
Клюге фон Клюгенау, рычит: «Р-р-р-р…»
Мышлаевский: «Удивляюсь я тебе, баронесса…для швейцара из публичного дома ты такой чувствительный…»
Клюге фон Клюгенау, ледяным голосом: «Я. Работал. Ночным. Портье. В. Пансионе. И. Попросил бы. Вас. Господин. Поручик…»
Мышлаевский: «Да ладно тебе…ну, извини…я ведь тоже по ночам на своём такси на Плас Пигаль не институток возил…
Ладно-ладно. Ночным портье. В Пансионе благородных девиц…
Ну извини, друг…ну, ты ведь мой проклятый язык знаешь, а, Коля? Ну вот…Не дуйся, а? Ну и хорошо.
Только вот с красным генералом — теперь говна не оберёшься. Нажалуется он Антону Ивановичу, и что? Старик расстроиться…»
И два бойца 64-той стрелковой Русской Добровольческой бригады заскрипели валенками по свежему снежку дальше…
А в невдалеке от них старший сержант (да, да, именно так…сдал Фалангер записку из блокнота Ворошилова в строевой отдел, да там её и потеряли…Жалует царь, да не жалует псарь!) Адольфо приближался к леску, где под заиндевевшими берёзками в пятнисто-белом камуфляже проглядывали среди белеющих стволов танки…
Козырнув часовому, Фалангер обогнул Т-34 (фирменную, харьковскую машину) и приподнял брезент, свисающий с кормы…под брезентом обнаружилась выстланная лапником ямка, в которой дымилась с умом сделанная соляровая печка — и места не занимает, и накаляется мгновенно, и ухода особого не требует — пока горючка не кончится…
А еще под брезентом…стоял на четвереньках Иван Иваныч, со спущенными с костлявого зада ватными штанами, над которым, пыхтя, нависал Вася Костоглодов…
«Ух! Ах! Ух! Ещё, ещё сильней! Ух! Покрепче, покрепче, милый! Ух, ух, хорошо!!!»
Ошеломлённый Фалангер замер с отвисшей челюстью…
Неслышно подошедший Солдатенко, который до этого чем-то брякал и стучал (ох, не нравилась ему НЫНЕШНЯЯ продукция ХПЗ…никакого качества! «Разве ж «Нимфа» кисть даёт? Туды её в качель…») пояснил командиру: «Да, это… Сомова нашего…Вася…того…этого…
Растирает, короче! Радикюль у него…»
«Радикулит, и ничего смешного….вы с моё поживите, посидите на холодном, постреляйте зимой на артполигоне…привет, командир. Тут мне Вася способ подсказал, плотничий…скипидаром растереться. Вот и растирает. Спасибо, Вася, хватит. Генунг. Аллес. Хватит, говорю….увлёкся там!»
Вася, удовлетворённо: «Му-му.»
Солдатенко: «Иван Иваныч, давно тебя хотел спросить- у тебя что за шрам на пояснице? Тоже чего-то испытывал?»
Сомов: «Не-ет…это в меня летающая тарелка врезалась!»
Солдатенко: «Да брось! Летающих тарелок не бывает.»
Сомов: «Эх, Солдатенко, а ещё женатый человек…всё бывает! И тарелки бывают летающие…и летающие стаканы с горячим чаем…однажды я даже летающий чугунный утюг наблюдал. Еле-еле увернулся…»
Да. Все были живы и относительно здоровы…Почти все живы.
Только вот Додик… крохотуля- маленький осколочек, всего-то величиной с двухкопеечную монетку…прямо в висок.
И ведь уже подоспели на выручку наши- и загремел гусеницами, засверкал выстрелами, на миг выхватывающими из прячущейся под лапами елей тьмы фигуры убегающих фашистов — советский танковый удар… Под светлеющими на востоке небесами Додик ринулся в открытый люк «Беспощадного Красного Пролетария», с надеждой снять свою, успевшую стать за прошедший день ненаглядной, радиостанцию… да зацепился как-то своим костыликом… замешкался… и вот…
Вот секунду назад был жив, разговаривал, дрался с ненавистным врагом…
И рука ещё такая тёплая…
Похоронили Додика на Дзядовом острове… и села на свежий бугорок неземной красоты бабочка, трепеща отливающими золотом и перламутром крылышками…. А Додик её уже не увидел…и не увидит ничего и никогда.
И что, это значит, что его с нами нет? Так вот же он — на башне красивым почерком Солдатенко выведено — «За Додика Филькенштейна!»
А вы думаете, почему фалангеровский экипаж — «израильским» называют?
(Сомневающихся в подобной надписи и подобному прозвищу геройского экипажа — отсылаю к товарищу Драбкину и его книгам)
Фалангер сбросил с плеч «сидор», и развязывая узел, стянувший горловину, задумчиво сказал: «Ну, не знаю…не знаю, как вам, други мои, о сём поведать…
Начнём с тебя, Иван Иваныч.
Держи письма.»