битлов: Джордж — святоша; Ринго ширяется; Пол — красавчик, потому что его трудно увидеть[573]. Но, как это часто бывает, автор текста о подобной интерпретации даже не думал.
Любовь Джона к бессмыслице возникла еще в те дни, когда он учился читать и писать. Тетя Мими вспоминала, что с самого раннего возраста он писал с ошибками: ««Ветрянка» превращалась у него в «вертянку». Как-то он поехал на выходные к моей сестре в Эдинбург и прислал оттуда открытку с надписью: «Деньки кончаются». Ребенком он пристрастился к книгам Эдварда Лира[574] и Льюиса Кэрролла, без конца цитируя друзьям «Бармаглота»: «Варкалось. Хливкие шорьки / Пырялись по наве…»[575] И всю оставшуюся жизнь радовался каламбурам, получая удовольствие от того, как простая замена буквы легко превращала осмысленное в чепуху».
— Так бы и сказала, — заметил Мартовский Заяц. — Нужно всегда говорить то, что думаешь.
— Я так и делаю, — поспешила объяснить Алиса. — По крайней мере… По крайней мере, я всегда думаю то, что говорю… а это одно и то же…
— Совсем не одно и то же, — возразил Болванщик. — Так ты еще чего доброго скажешь, будто «Я вижу то, что ем» и «Я ем то, что вижу» — одно и то же!
…
Алиса растерялась. В словах Болванщика как будто не было смысла, хоть каждое слово в отдельности и было понятно[576].
Пол вспоминает, что и «Strawberry Fields Forever», и «I am the Walrus»[577] родились из одержимости Джона «Бармаглотом»: ««I am he as you are he»…[578]
Если бы не «Бармаглот», мы бы до такого и не додумались…» Друг детства Джона, Пит Шоттон, припоминал, что «с самых ранних лет пределом устремлений Джона было написать свою «Алису»».
Каждый вечер двенадцатилетний Джон остервенело кропал подражания Кэрроллу и Лиру, записывая их в тетрадку, а потом превращая в рукописную газету «Дейли хаул»[579]. В ней содержались прогноз погоды: «Завтра ожидается беременная обморочность, местами недостатки в виде вождя и смрада» — и пародия на пьесу «Дэви Крокетт»[580], «История Дэви Костыля». Судя по всему, большое влияние на него произвела книга «1066 и всякое такое», написанная двумя школьными учителями, У. К. Селларом и Р. Дж. Йитманом[581], в которой исторические сведения излагались в юмористической форме, а полузабытые события тасовались и перемешивались, воспроизводя бардак в головах учеников, так что прошлое и настоящее, факт и вымысел, глупое и серьезное превращаются в скомканное изложение истины: «Пороховой заговор был ужасной штукой, и его до сих пор повторяют 5 ноября. Гай Фокс выбрал 5 ноября, потому что это был День фейерверка. Гай Митчелл[582], певец, — прямой потомок Гая Фокса». В общем, Селлар и Йитман сказали бы, что Джон — свой человек.
Джон обожал беспрестанную, неудержимую игру слов в радиопередаче «Болваны» и подражал ей в школе. Деньги, подаренные на шестнадцатилетие, он потратил на две грампластинки: «Hound Dog» Элвиса Пресли и «The Ying-Tong Song» Болванов, где на второй стороне была «Bloodnok’s Rock’n’Roll Call» с «майором Денисом Бладноком[583], Роландом Роккейком и его командой».
Сценарии Болванам с бешеной скоростью выдавал Спайк Миллиган, страдавший биполярным расстройством. Вся жизнь его была подчинена каламбурам: он добровольно отдал себя в жертву искаженной логике, которую они отражали и вместе с тем подпитывали. На пике успеха Миллиган, который тогда писал третий сезон «Болванов», пережил нервный срыв: «Безумие зрело постепенно. Я обнаружил, что все меньше люблю людей. Появилась и ненависть, даже к жене и ребенку». Вскоре Миллиган решил, что разум исцелится, если убить коллегу-Болвана, Питера Селлерса. Тогда он отправился прямиком к Селлерсу домой, но, войдя через стеклянную дверь, изрезался об осколки и в итоге очутился в психиатрическом изоляторе, затянутый в смирительную рубашку.
«До того как стать продюсером «Битлз», Джордж Мартин не записывал рок-н-ролл, зато работал с Миллиганом и Селлерсом, что делало его кандидатуру еще привлекательней, — вспоминал Джон, когда в 1973-м делал обзор книги «Сценарии «Шоу Болванов»» для «Нью-Йорк таймс»[584]. — Во время сессий на студии, как и по всей Великобритании, постоянно звучали вопли Недди Сигуна[585] и прочая, прочая». В той же статье он справедливо заметил, что «Шоу Болванов» намного оригинальнее и революционнее, чем «Оглянись во гневе» Джона Осборна. А вспоминая свою детскую газету «Дейли хаул», признавал, что «она странным образом похожа на «Шоу Болванов»».
Может, шутки Миллигана — безостановочный поток безумных каламбуров — были попыткой выбраться из ловушки депрессии? Или же они были частью этой самой ловушки, кусочками сыра под взведенным рычагом мышеловки? Когда он чувствовал, что в мире недостает безумия, его разум изыскивал способы исправить этот промах. Не обошлось и без мании величия: Миллиган хотел, чтобы весь мир преклонялся перед его шутками. А если люди отказывались, он возмущался. В 1954-м, выступая в Ковентри, он — из-за вялой реакции публики — пришел в бешенство, не выдержал и заорал: «Чтоб вас снова разбомбили!»[586] Потом ушел со сцены и заперся в гримерке. Когда его встревоженные приятели выломали дверь, то увидели Миллигана стоящим на стуле: накинув на шею петлю, он прилаживал конец веревки к трубе под потолком.
Каламбур — это вид словесной шизофрении, при которой слово указывает одновременно в двух направлениях, несет сразу два различных значения. Шекспировские персонажи скатываются в мир каламбуров, когда теряют рассудок. В интервью «Нью-Йорк таймс» Джон описывал тексты «Шоу Болванов» как «заговор против реальности, бунт разума». То же можно сказать и про его собственные бесконечные каламбуры.
Психологический феномен, известный как синдром Фёрстера[587], назван так в честь немецкого нейрохирурга, который первым описал его. Удаляя раковую опухоль мозга, доктор Фёрстер обнаружил одну любопытную вещь: при воздействии на определенные участки мозга пациент разражался безумной игрой слов. Каждое новое слово повторяло по звучанию предшествующее, одновременно искажая его и превращая в нечто более дикое и жестокое по смыслу. Все слова так или иначе были связаны с ножами и бойней. Эти мрачные шутки, как отметил Артур Кёстлер[588], «исходили из уст человека со вскрытым черепом, лежащего лицом вниз на операционном столе».
Вдохновить на игру слов может и агрессия, и попытка отомстить за обиду или унижение. Это способ незаметно установить свою власть во враждебной среде, устроить мир согласно собственной прихоти. Каламбур привносит в язык безумие: оговорка по Фрейду — тоже каламбур.
Способность Леннона к каламбурам граничила с манией.