В начале полета Грин трусил и поджимал хвост, потом усилием воли успокоил в себе взбудораженного зверя и начал следить за Тессом. Мастеру явно было хорошо и уютно, он ощущался, как ребенок, дорвавшийся до лакомства, с удовольствием уточнял у пилота какие-то технические подробности, время от времени подавался вперед, заглядывая на приборную панель, облака впереди, землю внизу, а потом жмурился и блаженно откидывался в кресле, как кот, развалившийся на нагретом хозяином месте… И вдруг, когда уже и горы были совсем рядом, и даже ветер не трепал воздушный кораблик так, как на взлете, схватился за виски с коротким, но исполненным такой боли матерным возгласом, что у Грина самого сердце чуть не разорвалось.
Тут же коротко оглянулся Ганн, тоже выругался, что-то перещелкнул у себя на панели и отвернулся от приборов вовсе, засовываясь в пассажирскую часть пространства.
— Тесс, что..?!
— Извини, забыл сказать — у меня недопуск к полетам, — изобразил перекошенную ухмылку Серазан, с явным трудом выпрямляясь. — Уж очень не хотелось пешкодралить до базы.
Пилот охренел.
— Твою мать!!! И это что с тобой щас? Аптечка…
— Разве только наркотики, но их мне…
Задохнувшись, Тесс откинулся на спинку кресла, зажмуривая глаза уже совсем иначе, чем четверть часа назад, и только через несколько секунд закончил:
— …не надо. Это всего лишь реакция на вибрацию, излучение… двигателя и… состав воздуха. Долетим — оклемаюсь за полчаса.
Ганн развернуто высказал свое мнение относительно подобного "всего лишь", но Серазан, осторожно и ровно дыша, попросил только:
— Эрмин, будь другом — прибавь лучше скорость, — и сполз в кресле пониже, виновато улыбнувшись Рону, который, позабыв обо всем, пытался хотя бы настроиться на одну волну с Тессом, ловил боль если не руками, то хотя бы хвостом с кисточкой, но "на хвост" цеплять ощущения навыка еще не было, боль ускользала, словно рыба от неумелого сачка рыболова, и Грин чуть не плакал, глядя на закушенные губы мастера.
Ганн, перекосившись от расклада, бросил поиски бесполезной сейчас аптечки, переключился на ручное управление, машина рванула к горам, словно ей дали пинка под хвост, и через полчаса Ганн уже шел прямо на плоскую горную вершину.
— Ты ж моя… — выдавил он, рассматривая высокий снег и торчащие из него, словно мыльные пузыри, купола базы.
Лес по склону был поломан. Базе досталось не слишком, но посадочную плащадку завалило.
— Лыжи мне! — простонал пилот, переключаясь на вызов. — "Крыло", какого у вас тут случилось?
Караулка, она же диспетчерская, она же центр управления полетами единственного на базе летающего аппарата, отозвалась моментально и очень честно:
— Звездец у нас! Буря ночью была. И лавинка, так, небольшая… К ангару не суйся, там антенна обрушилась. Перед вторым модулем вроде как с утра подрасчистили, туда и садись.
"Вроде как" на расчищенное все равно было не очень похоже, но Ганн не стал выяснять, как указанная площадка выглядела до расчистки, убедился только, что хоть ко входу потом и правда можно будет проковылять, врубил аварийные огни и завис над участком, который казался поровнее остальных. Мягко, на остатках тяги, направил аппарат вниз, тщательно следя, чтобы не перекашивало, зависал через каждые полметра спуска, проверяя зернистую поверхность на прочность, и, наконец, заглушил двигатели, погрузившись в посадочный сугроб примерно на треть.
Тут же оглянулся на пассажиров.
— Как вы там?
Тесс еле заметно ухмыльнулся, открывая глаза.
— Приемлемо… — и принялся отстегивать ремень нетвердой рукой.
— Вижу, — сухо прокомментировал пилот и снова вызвал дежурку. — Пусть нас медик встретит, у меня пассажиру плохо. Нет, человек. Да, в сознании… — Да нахрен..? — начал было возражать Тесс, и Ганн тут же добавил в комлинк, в ответ на следующий вопрос:
— Да нет, чисто на всякий пожарный…
И развернулся наблюдать одновременно и за человеком и расстроенно-встревоженным сфинксом, и за не слишком охотно открывающимися дверями грузового выхода — трап продавливался в сугроб с явным трудом, но заставлять гостей выпрыгивать с узкой и на одного только пилота рассчитанной морды сейчас было никак нельзя. Ганн, наоборот, сам перелез, извернувшись, в пассажирскую зону, подхватил под локоть выбравшегося из кресла Тесса, кивнул Грину, чтобы тот вылезал вперед.
Грин вылез, послушный и присмиревший, но у трапа встал рядом с Тессом и дальше шел у ноги, страхуя и заодно пытаясь подлечивать, благо теперь учитель оживал на глазах…
Впрочем, к моменту, когда они пробарахтались несчастные два метра сугроба к дорожке и наконец оказались внутри купола номер два, Серазан выглядел еще недостаточно бодро, чтобы успевший ко встрече медик поверил его словам, что все под контролем и помощь не нужна.
Ганн за спиной активно закивал, когда Тесса настойчиво пригласили в медпункт, а заодно быстро — ни тот, ни другой из гостей даже мяукнуть не успел — выдал вместо вводной:
— Ветеран, инвалид, деструкторы обоих типов и все вытекающие. Я не знал, что он нелетный.
После этого единственным, что Тессу удалось отстоять, было право дойти до лазарета самостоятельно, а не на носилках, а на все остальное железным аргументом стало: "Вы пострадали по нашей вине, мы должны убедиться, что ваше здоровье не понесет долговременного ущерба", — и Серазан устало сдался, а Грин на предложение подождать, пока Тесса посмотрят в лазарете, отрицательно замотал головой. Бросать Тесса в таком плачевном состоянии он явно не собирался, как не собирался и разговаривать с кем-либо о чем-либо, пока Тесс не придет в норму. Была и еще одна причина его неразговорчивости: сфинкс хорошо знал, откуда и почему сошла на базу лавина, и немного мучился совестью.
В лазарете Грин залез на соседнюю с Тессом койку и продолжил изображать молчаливое привидение: внимательно следил, как на больного надевают датчики, как медик снимает показания…
Грин, как ему самому казалось, почти растворился в окружающем пространстве, прижавшись к грубому шерстяному одеялу, когда уловил обрывки сердитой рекомендации:
— Хорошо, без ударных доз, но после такого напряжения как минимум три часа полного покоя!
И возмущение, абсолютно детское же возмущение на лице всегда выдержанного мастера.
Дальше Рон терпеть уже не мог, поэтому начал петь про себя, молча, вибрируя горлом на самых низких нотах нечто усыпляющее и монотонное, покачивая в такт хвостом, и Тесс прикрыл глаза, и даже медик зевнул пару раз, укрыл Тесса одеялом и быстро вышел. Сфинкс пел про тепло, про уют, про ласковое солнце, про запах свежей травы, но услышать четко его могли бы, наверное, только животные. Сонная одурь распространилась по помещению. Тесс уснул. А сфинкс сидел, нахмурившись, и пытался понять, как, чем, и за что можно было так жестоко отравить человека? Ни одна победа в войне, по его понятиям, такого не стоила.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});