Конечно, мы еще не забыли дела Эрлиха и Альтера, но ведь у них не было выездной визы… И я чувствовал себя в безопасности настолько, насколько можно быть безопасным в сталинской России. И самое главное, меня утешало, что моя семья находится вне досягаемости НКВД.
Ксаверий тоже стоял среди нас на верхней палубе. С красной розой в петлице пиджака он выглядел очень элегантно. Я подумал, что роза, скорее всего, не должна была символизировать его любовь к революции, а была предназначена кому-то из провожающих — Ксаверий был просто неукротимый дамский угодник. Это был его стиль — романтичный и очень эмоциональный.
Когда пароход выплыл на середину Волги, и очертания пристани стали исчезать из глаз, он сказал тихим и немного печальным голосом: «Ну что ж, давай сойдем вниз». Спустившись на нижнюю палубу, где располагались пассажирские каюты, Ксаверий обнял меня, и я увидел слезы на его щеках.
— Прости. Все эти часы я сильно переживал. Ведь они могли тебя задержать, — сказал он.
До самой последней минуты Ксаверий стоял у трапа и ждал, что вот-вот я приеду. Он даже немного задержал отдание сходен, увидев меня бегущим по пристани к пароходу. Я почувствовал нахлынувшую на меня волну благодарности и привязанности к этому милому человеку. Правда, еще я подумал, как спокойно мне удалось пережить один из самых драматичных дней в моей жизни.
Пароход шел полным ходом. Я так погрузился в спешке на него и так был рад, что все же успел до отплытия, что даже не задумался, где я буду размещен, и куда отнести свой чемодан. Спросил об этом Ксаверия. Он ответил, что для меня приготовлена соседняя с ним каюта, и проводил меня на палубу первого класса. Несмотря на то, что наш пароход, как и большинство пассажирских судов на Волге в то время, был еще дореволюционной постройки, все здесь блистало чистотой и порядком. На одной из лакированных дверей одноместных кают висел билет с моим именем и профессорским званием. И я вновь вспомнил о «шутках» НКВД: с одной стороны, они уверяли посла, что считают меня человеком из его близкого окружения, а с другой — сделали все, чтобы я не успел на пароход.
Кот уезжал из Советов с довольно большой группой людей. Кроме Ксаверия, сюда входили еще Бернард Зингер, Роман Фаянс, доктор Юлиан Малиняк. Последний был видным деятелем ППС в Западной Польше, а в России некоторое время был представителем нашего посольства в Новороссийске. Был он уже пожилым человеком, пожалуй, ровесником посла Кота. С нами же ехала и Тереза Липковска, исполнявшая обязанности секретаря посла. Все они, в отличие от меня, получили визы за несколько дней до отъезда, и это только подчеркивало «игру» НКВД со мною. Кстати, состав нашей группы лишний раз подчеркивал старание Кота вывезти из Советского Союза как можно больше польских интеллектуалов. Особенно тех, кто хорошо владел пером.
На одном с нами пароходе ехали и двое младших сотрудников посольства, оба они направлялись в Лондон. Один из них был сотрудником по особым поручениям, хотя едва ли Кот имел таковые. Второй был шофером посольства, и, кажется, приехал с первой группой сотрудников осенью 1941 года. Я подозревал, что, помимо основной работы, они занимались еще и валютными спекуляциями. Впрочем, не они одни. На пароходе они следили за несколькими тюками дипломатической почты, за которой требовался присмотр днем и ночью. Кроме того, они выполняли функции кладовщиков продуктов, взятых нами в дорогу со складов посольства — в военных условиях трудно было предположить, как долго продлится наша поездка. Да и в стране царил голод, и на питание в ресторане парохода нечего было и рассчитывать.
Проснувшись следующим утром, я вышел на палубу, и меня просто очаровала волжская природа, особенно чудесная в это время года. Было теплое утро, на прибрежных лугах косили и складывали в стога сено. Легкий ветерок доносил запахи цветов и свежескошенного сена. И я понял всю прелесть путешествия по Волге, о которой мне столько рассказывали до революции мои знакомые.
Волга начинается с озер на Валдайской возвышенности в западной части Великоросии, почти рядом с Осташково. У одного из этих озер в 1939—40 годах был лагерь нескольких тысяч наших пленных полицейских и офицеров Корпуса пограничной охраны. Это был один из пропавших лагерей, о судьбе узников ходило много толков, но никак нельзя в них было отличить правду от вымысла. Километрах в ста от лагеря, на юго-восток, расположены Великие Луки — место главной битвы Стефана Батория с Иваном Грозным в XVI веке.
Волга в своем верховье течет на восток, постепенно поворачивая на юго-восток. И только у Казани, столицы побежденного Иваном Грозным татарского царства, она окончательно берет направление на юг. Чуть ниже Казани в нее вливается Кама, и Волга становится действительно большой и полноводной рекой. У Куйбышева она делает огромную петлю, обходя Жигулевские горы, и течет на юго-запад, аж до самого Сталинграда, бывшего Царицына. Сталинград, собственно, наиболее западная точка нижнего течения этой великой реки. Отсюда и его огромное стратегическое значение — захват Сталинграда означает перерезанные коммуникации между центром России и Кавказом.
Мы как раз и плыли на юго-запад, все более и более приближаясь к районам боевых действий. Иногда мы приставали к берегу, где садились и выходили пассажиры и выгружался какой-то груз. Мы видели знаменитых волжских грузчиков, которые подпевали себе, перетаскивая вручную неимоверно тяжелые вещи. Об их песнях в дореволюционной России было написано немало книг. За всю дорогу я ни разу не видел портовых кранов и даже лебедок, все делалось вручную, и грузчики помогали себе пением. Несколько раз нам встречались барки, которые тянули вверх по течению группы бурлаков. Они тоже пели свои заунывные песни. Это был традиционный российский способ перевозки товаров по Волге, и он все еще существовал в эпоху пара и дизелей. Были ли это зэки или «вольные», никто не знал, да и я был слишком осторожен, чтобы задавать такие вопросы.
Между Куйбышевым и Сталинградом самый большой порт был Саратов. Здесь разгружались прибывшие с Кавказа танкеры, и отсюда нефть в железнодорожных цистернах расходилась по всей России. Если бы немцам удалось захватить Сталинград, Советский Союз оказался бы на голодном топливном пайке. Правда, уже были и другие нефтяные источники. Один из них располагался на Крайнем Севере, в республике Коми, и работало на нем несколько тысяч заключенных. Но эти новые месторождения были еще в начальной стадии эксплуатации и едва ли могли существенно повлиять на уровень нефтедобычи.
Саратов стоит на месте давнего татарского поселения. В XVIII веке Екатерина Великая направила сюда немецких колонистов, им и обязана эта местность своим расцветом. После революции поволжским немцам была дана некоторая культурная автономия, для них был даже открыт специальный университет, в котором преподавал мой сокамерник по Бутырке3. Часть Саратова, расположенная на левом берегу, выделена в отдельный город и носит название Энгельс — бывшая столица немецкой республики. После нападения Гитлера на СССР часть населения республики была депортирована в лагеря или выслана. В лагерях в Коми я встречал множество поволжских немцев, большинство из них было выслано в Сибирь. Сейчас, глядя на их бывшую республику, я вспоминал моих лагерных друзей-немцев.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});