После этой схватки мне не пришлось больше участвовать ни в одном сражении, да и вообще война уже кончалась, и наш полк охранял сообщение между Вера-Круцем и столицей Мексики.
В скором времени мы получили приказ возвратиться в Новый Орлеан, где нам выплатили вознаграждение и кроме того каждому участнику войны отвели 160 акров земли.
В Новом Орлеане были люди, которые скупали нарезанные волонтерам земельные участки. Одному из них я и продал свой участок за 109 долларов. Кроме того от полученного жалованья у меня осталось около 50 долларов. Меня потянуло на родину, и я решил ехать в Дублин повидаться с матерью.
Глава IV
ХОЛОДНЫЙ ПРИЕМ
По приезде в Дублин я немедленно направился к нашему дому. Но меня ждало страшное разочарование: своих я не нашел. Моя мать уехала уже более 5 лет тому назад. От соседей я узнал следующее. После моего отъезда мистер Лери все больше и больше предавался пьянству. Работу он совершенно забросил. Сначала он пропивал доход, получаемый от мастерской, а потом стал постепенно пропивать и обстановку. Когда нечего уже было пропивать, он исчез, оставив в страшной нужде мать с детьми.
Вместо того, чтобы радоваться, что наконец избавилась от негодяя, моя мать стала тосковать по нему и решила продать оставшееся и отправиться на розыски бежавшего мужа.
Выручив около 90 фунтов стерлингов от продажи дома и мастерской, она вместе с детьми отправилась в Ливерпуль, рассчитывая найти там мистера Лери, так как Ливерпуль был его родиной, и по слухам он бежал туда. Вот все, что я узнал от соседей.
Я немедленно собрался и отправился в Ливерпуль. Кроме розысков матери, я очень хотел повидаться с мистрисс Хиланд и ее прекрасной дочерью Ленорой, которые тоже жили в Ливерпуле.
По приезде в Ливерпуль я собрал адреса седельных и шорных мастеров и написал им письма с просьбой сообщить мне все то, что им известно о мистере Лери.
Затем я отправился к мистрисс Хиланд. Тут меня ждал страшный удар. Я рассчитывал на родственную, сердечную встречу, но принят был более чем холодно, и мистрисс Хиланд всем своим поведением дала мне понять, что крайне удивлена моим посещением. Ленора, которой было 16 лет и которая из девочки, какой я ее оставил, превратилась во взрослую девушку удивительной красоты, тоже приняла меня очень сухо и холодно.
Я до того был ошеломлен таким приемом, что совершенно растерялся и долго не мог придти в себя.
Мало-по-малу я привел в порядок свои мысли и стал более хладнокровно обдумывать свое положение. И тут мне пришла в голову мысль, что кто-то оклеветал меня перед мистрисс Хиланд и ее дочерью. Это мог сделать только мистер Адкинс, который был единственным человеком из всего экипажа «Леноры», относившимся ко мне с ненавистью. Я решил на следующий же день снова отправиться к мистрисс Хиланд и объясниться с ней и Ленорой,
На следующее утро, приближаясь к дому мистрисс Хиланд я заметил, что она стоит у окна. На мой звонок дверь открыла служанка и сообщила, что ни мистрисс Хиланд ни Леноры нет дома. Я оттолкнул ее от двери и прошел в гостиную.
Служанка следовала за мной; я обернулся к ней и приказал:
— Скажите мистрисс Хиланд, что мистер Роланд Стон здесь и не уйдет, пока не поговорит с нею.
Служанка ушла, и вскоре после этого в гостиную вошла мистрисс Хиланд. Она ничего не сказала, но ожидала, что скажу я.
— Мистрисс Хиланд-начал я, — я слишком близко знаком с вами и слишком сильно уважаю вас, чтобы поверить, что вы без достаточных причин могли так обойтись со мной. Сознание, что я ничего не сделал несправедливого для вас, заставило меня вернуться и просить вас объяснить мне причины такой перемены по отношению ко мне. Ведь вы прежде принимали меня здесь, как собственного сына! Что я сделал такого, чтобы потерять вашу дружбу?
— Если ваше собственное сознание не обвиняет вас, — ответила она, — то нет никакой необходимости и мне давать вам объяснения; вы этого не можете понять. Но одно, я надеюсь, вы поймете, что ваши посещения более не желательны.
— Я это понял и вчера, — сказал я, — сегодня же я пришел для объяснений. Ваши собственные слова доказывают, что прежде я был для вас приятен, и я желаю знать, какие причины заставили вас так изменить свое мнение обо мне.
— Причина в том, что вы нисколько не ценили и не дорожили нашей дружбой. Другого объяснения я не могу вам дать, кроме того, что вы оказались неблагодарным и нечестным по отношению к тем, которые были вашими лучшими друзьями. Ваших же оправданий я выслушивать не желаю.
— Один только вопрос! — вскричал я, стараясь насколько мог сдерживать свои чувства. — Во имя справедливости я спрашиваю вас, в чем меня обвиняют? Я не уйду, пока не узнаю этого.
Мистрисс Хиланд, возмущенная, по-видимому, моим тоном, повернулась ко мне спиной и вышла из комнаты.
Я взял газету и стал читать, или пытался читать.
Около двух часов я продолжал это занятие, потом встал и позвонил.
— Скажите мисс Леноре, — сказал я вошедшей служанке, — что я желаю ее видеть, и что вся ливерпульская полиция не заставит меня удалиться из этого дома, пока я не увижу ее.
Служанка скрылась за дверями, и вскоре после этого в комнату вошла Ленора с легкой улыбкой на прекрасном лице.
— Ленора, — сказал я, — в вас я надеюсь еще найти друга, несмотря на холодный прием. Я прошу вас объяснить мне все это.
— Единственное, что могу вам сказать, — ответила она, — что мама и я, вероятно, обмануты. Один человек обвиняет вас в неблагодарности и других проступках, может быть более ужасных.
— Адкинс! — вскричал я. — Это Адкинс, первый помощник «Леноры»!
— Да, это он вас обвиняет и, к несчастью, ваше поведение доказывало вероятность той истории, которую он рассказал нам. О, Роланд! Тяжело было верить, что вы виновны в неблагодарности и в других проступках, но ваше продолжительное, необъяснимое для нас отсутствие служило доказательством справедливости обвинений. Вы даже никогда не писали нам. Поэтому теперь почти невозможно восстановить доброе отношение к вам моей матери.
— И ваше, Ленора?
Она опустила голову, не давая ответа.
— Скажите, в чем меня обвиняют? — спросил я.
— Я хочу, Роланд, прежде чем услышу от вас одно слово оправдания, сказать вам, что я никогда не верила в вашу виновность. Я слишком хорошо вас знала, чтобы поверить, что вы могли совершить такие поступки и при подобных обстоятельствах. Это не в вашем характере.
— Благодарю вас, Ленора! — сказал я. — Вы теперь такая же, какой были и раньше: самая прекрасная и самая благородная на всем свете.