— Благодаря этим ребятам мы платим за квартиру! — сообщила мне жена сапожника, кивнув на клетку с маленькими золотыми птичками.
Мне довелось познакомиться с человеком, который в сезон содержит до пяти тысяч канареек одновременно. Он экспортирует их в Индию, Канаду, Австралию и Новую Зеландию.
— Во время путешествия за ними присматривает корабельный мясник, — пояснил мне хозяин канареек. — Он ведь привычен ко всякой живности.
За время пребывания в Норидже мне предложили приобрести гладкоголового самца и хохлатую самочку — каждого за пять фунтов, и стоило больших трудов отвертеться от столь выгодной сделки.
В жизни всех старых городов непременно наступает момент, когда местные власти должны собраться и решить чрезвычайно важный вопрос: стоит ли бороться за сохранение древней красоты родного города или же позволить ему превратиться во второй Лестер или маленький Бирмингем? Мне кажется, что Норидж сейчас как раз достиг такой точки.
В зависимости от принятого решения город либо потеряет свой исторический облик через каких-нибудь пятьдесят лет (там просто не на что будет смотреть), либо станет одним из красивейших городов Англии. Ведь мало где сохранились такие великолепные постройки — целые улицы фахверковых домов, частично средневековых, частично тюдоровской эпохи. Правда, большинство из них изуродовано штукатуркой, нанесенной в георгианские времена; если ее соскрести, открывается красная кирпичная кладка и великолепный дуб. После умелой обработки дома Нориджа засверкают, как отреставрированные полотна старых мастеров. Городской администрации следовало бы на недельку съездить в Шрусбери, чтобы осознать, какой редкостный шанс выпадает им прямо сейчас, в текущий момент. А по возвращении пусть разыщут тех горе-архитекторов, которые возводят новые банки в духе кинофильмов о георгианской поре — можете себе такое представить? — и подвесят их в железных клетках, которые уже заготовлены в подвалах того самого замка. По мне, это самое лучшее применение для железной клетки (и для бездарных архитекторов тоже).
Трудно, конечно, предсказать будущее города, который платит сотни фунтов за картины знаменитого нориджского художника и одновременно допускает, чтобы на его могилу в нориджской церкви капала вода из протекающей крыши. Как вы понимаете, я имею в виду Джона Крома, похороненного в церкви Святого Георгия-в-Колгейте.
Стрэнджерс-холл, то есть Странноприимный дом, который стоит в уютном дворике на оживленной улице, является одним из самых прекрасных средневековых домов, сохранившихся в Англии. Другие города были бы счастливы обладать таким чудом, а в Норидже подобное встречается чуть ли не на каждом углу.
Взять хотя бы кафедральный собор Нориджа, особенно его неф — он буквально переполнен великолепными образцами норманнской архитектуры. И при этом практически неизвестен туристам. Спрятанный в глубине галереи верхний ряд окон выполнен в норманнском стиле; то же самое можно сказать и о боковых приделах. В крыше имеется необычное отверстие, сквозь которое монахи спускали раскачивающееся кадило. И хотя нориджский собор не может похвастать таким эффектным западным фасадом, как, скажем, его собрат в Линкольне, по-моему, он гораздо интереснее многих знаменитых церквей. На маленькой площадке перед собором возвышается белый крест с надписью:
Посвящается святой и чистой памяти
Эдит Кавелл[53],
отдавшей свою жизнь за Англию
12 октября 1915 г.
Каждое субботнее утро Норидж превращается в Норфолк в миниатюре. Люди со всего графства приезжают в город, заполняют его узкие улочки и рыночную площадь. Вот уж где собираются лучшие дочери Норфолка, сотни фермеров и их пышущие здоровьем жены. Здесь же толкутся гуртовщики со своими стадами: они жуют клубнику и рыщут бдительным взглядам по своим и чужим коровам.
Скотный рынок, который Коббет назвал «самым лучшим и наиболее заманчивым» во всей Англии, постепенно заполняется быками, овцами и свиньями. В воздухе висит пыль от множества копыт, отовсюду раздается блеянье, мычанье и хриплые крики. В этот хор вплетается стук посохов и подбитых гвоздями подошв о булыжную мостовую. Странствующие торговцы, которые в обычное время бродят по деревням, тоже здесь. Они раскрывают свои необъятные кожаные саквояжи и под бесстрастным взглядом норфолкских крестьян выкладывают самый невообразимый ассортимент товаров. Они явно рассчитывают поразить покупателей, но те и ухом не ведут: молча смотрят, до поры до времени воздерживаясь от комментариев. Эти люди от природы замкнуты и не склонны к проявлению восторга. К торговцам они относятся с традиционной осторожностью — как бы не обманули! Ох, нелегкая это работа — что-то продать на норфолкском рынке.
— Да этот портсигар из чистого серебра! Вот ей-богу, не совру — я подобрал его в вагоне поезда. Сам удивляюсь: чего только люди не теряют в дороге! Наверняка принадлежал какому-нибудь лорду. Ты посмотри! Здесь и надпись есть — монограмма называется — «лорд Бланк». Ну, и кто теперь скажет, что это не…
Но никто ничего не говорит — в Норфолке это не принято. Пусть говорят другие!
На площади появляется таинственный грузовичок. Боковые стенки у него сняты, чтобы публика могла наблюдать за происходящим внутри. А там на небольшом возвышении стоит стол и два стула, на столе — непонятного назначения электроприбор, основную часть которого составляет аккумуляторная батарея. Оставшиеся борта сплошь оклеены рекламными листовками, в которых восхваляется новый способ лечения ревматизма. Тут же висят невнятные рентгеновские снимки. На платформу медленно, несмело поднимается пожилая крестьянка. Видно, что она боится — губы побледнели и дрожат. Тут же кружком стоит ее родня, все наблюдают, затаив дыхание: исцелит или убьет? Женщина, перекрестившись, берется за электроды, ассистент включает слабый ток. Глаза у бедной старушки, кажется, готовы выпрыгнуть из орбит. Через пару секунд сеанс окончен. Женщина спускается вниз, возбужденные родственники сразу же ее обступают:
— Ну что, ма? Тебе полегчало?
— Да вроде бы!
За стойкой бара норфолкские фермеры часами делят заработанные фартинги. Где еще вы увидите такую ожесточенную торговлю? Два норфолкца способны целый день торговаться за несчастный четырехпенсовик.
— Мне сигару, — говорит здоровенный краснолицый фермер в лавке, куда я тоже зашел прикупить табака. — И не вздумай мне всучить что-нибудь из твоей дряни, ’бор!
(В Норфолке не привыкли церемониться).
— Девять пенсов, — объявляет торговец, демонстрируя товар.