ГЛАВА 40
Я ехал обратно в Москву, как говорится, налегке; почти весь свой багаж, оказавшийся очень большим, мною был отправлен за несколько дней до моего отъезда из Ташкента через транспортную контору «Кавказ и Меркурий» в Баку, где я рассчитывал передать его в багажный вагон, идущий с моим поездом.
Проезжая города и местечки Средней Азии, понятно, не мог утерпеть, чтобы не накупить разных вещей кустарной работы местных жителей; так, в Мерве накупил туркменских ковров, в Бухаре тоже ковры и палацы, филигранных изделий для украшения женщин, музыкальных инструментов, ружей; как говорится, допотопных антикварных изделий, как, например, был куплен медный художественной работы прибор, старинной работы, какой обыкновенно носили более почетные и уважаемые дервиши, состоящий из кувшина для воды, продолговатой миски для пищи и чашки для питья (пиала), на этих всех предметах были вычеканены чернью из Корана молитвы; фигурчатые тыквы, искусно выращенные с изображением некоторых частей мужского тела, применяемые сартами как табакерки для табаку, который они любят жевать; ножи с клинками хорошей стали, да всего не перечтешь, чего я накупил, — все эти вещи были так оригинальны в то время и меня поражали своими разными особенностями; кроме того, как я уже писал, куда бы я в гости ни приезжал, все дарили меня халатами, коврами, шелковыми и бархатными изделиями, каковых набралось много, предназначенных мною для подарков в Москве своим друзьям и знакомым, так как в то время халаты были довольно редки в Москве и мои подарки производили восхищение.
Свои парчовые халаты, полученные от эмира, бека и некоторых сартов, я решился не везти в Москву: кто их будет носить? — разве только для маскарада! Променял их на много блюд китайской работы и ваз, причем несколько ваз были вышиной не менее двух аршин.
Я даже не взял свой чемодан, бывший со мной все время до Ташкента, чтобы облегчить дорогу лошадям, принужденным ехать теперь по дороге, сильно размытой дождями. Помню, как мы, подъезжая к Самарканду, радовались, что мы почти у пристани, оставалось проехать лишь 5 верст, но они нас измучили так, как будто мы проехали 1000 верст по плохой дороге. Эти 5 верст мы ехали несколько часов, тройка поминутно останавливалась, колеса наполовину уходили в грязь, тарантас ежеминутно, когда его лошади сдвигали с места, грозил перевернуться, и мы бы очутились в ужасном положении. Лошади, кучер и мы, седоки, были измучены этими пятью верстами езды и, выбравшись наконец на мощеную дорогу, от радости чуть не плясали. Эта пятиверстная дорога находилась между стройками, перегруженная ездой благодаря строящейся железной дороге.
В Самарканде я заканчивал свои дела, которые не успел окончить из-за своей болезни при приезде в первый раз. Счел долгом навестить Д.Л. Филатова, который оказывал мне всевозможные любезности в Ташкенте и тогда же взял с меня слово, что я его навещу, когда приеду в Самарканд.
Дмитрий Львович познакомил меня с мадам Вараксиной, с которой он жил как с женой, не будучи повенчан из-за того, что ее первый муж не давал развода. От нее он имел сына, которого очень любил. Мадам Вараксина была уже немолодая, но по чертам ее лица можно было видеть, что она в молодости была красивой. Филатов меня не отпустил без обеда и угостил вином своего изделия «Lacrima Christi» 1*, замечательным на вкус: такого вина я ни разу не пил в Италии — его родине.
Я попросил Дмитрия Львовича, не может ли он продать мне его несколько десятков бутылок. Он мне отказал, сказав: «Берегу его только для гостей, особо чтимых мною, так как у меня остается его очень мало», — причем прибавил: несколько месяцев тому назад у него был в гостях великий князь Николай Константинович, которого он тоже угостил этим вином, тому так понравилось оно, что он упрашивал продать ему все, но он ему тоже отказал.
В конце обеда Филатов, переговорив с мадам Вараксиной, решился ехать в Москву со мной вместе, чем мне доставил большое удовольствие провести с этим интересным человеком побольше времени.
Из Самарканда выехали по железной дороге сравнительно с хорошими удобствами, благодаря Д.Л. Филатову, имеющему близкие связи в железнодорожном мире; нам было предоставлено купе, где разместились мы с другими русскими его знакомыми, и путь наш до Узун-Ады прошел довольно приятно, не то что, как это было с нами, когда мы ехали из Узун-Ады, мы были помещены в вагон, набитый туземцами, хотя и на нижних лавочках, но над нами на решетчатых полках сидели правоверные, аккуратно исполняющие мусульманские обычаи, производя перед часом своей молитвы омовения, и вода их текла нам на головы и вещи; кроме того, туземцы питались какой-то пищей, испускавшей особо сильное сероводородистое зловоние, нужно думать, из-за порченого бараньего сала с чесноком и еще смешанное с чем-то, такое сочетание производило запах, не дающий возможности дышать без рвоты. Только благодаря настойчивости нашей и железнодорожного служащего, нашего компаньона по путешествию, удалось их водворить в другой вагон.
Теперь ехали в культурном обществе, все перезнакомились, делясь впечатлениями и запасами, и путь скучнейший прошел сравнительно хорошо.
Приехав в Узун-Аду, нас ожидала опять неудача: пароход общества «Кавказ и Меркурий» ожидался в Узун-Аду не раньше, чем через двое суток, да сутки он должен быть нагружаем, следовательно, придется жить в Азун-Аде еще трое суток.
Опечаленные создавшимся положением, мы все разбрелись по разным частям пристани; я с кем-то пошел по берегу моря и отошел далеко от жилья; из-за лежащих в бунтах товаров вышли две персиянки, одетые во всем белом и с таковыми же чадрами. Я сказал своему спутнику, указывая на них: «Должно быть, уроды?» Тогда одна из них откинула свою чадру, и мы увидали, что персиянка была очень красивой женщиной; она быстро опустила чадру и спешно скрылась между товарами, и мы только могли вслед ей излить наше восхищение ее красоте.
Вернувшись на станцию, нашли В.А. Капустина и Д.Л. Филатова, сообщивших, что в Узун-Аде имеется персидская шхуна, выходящая из Узун-Ады сегодня, направляясь в Петровск, куда придет через трое суток. Капитан этой шхуны соглашается за плату взять всех нас и отдаст в наше распоряжение единственную каюту, с обязательством ежедневно кормить нас пловом.
Перетолковавши между собою, мы решили ехать: не будет же хуже на шхуне, чем пробыть трое суток в Узун-Аде и страдать от всех неудобств и скуки.
В каюте шхуны разместились на диванах дамы, мужчины на полу. Капитан кормил нас восхитительным пловом, приготовленным из ка- кого-то особого риса очень продолговатой формы; больше мне такого риса в продолжение всей моей жизни видеть не приходилось, хотя я много раз выписывал из Персии, но не получал такого.
Погода сначала нам очень благоприятствовала: было тепло, мы гуляли по палубе в одних костюмах, без пальто; объедались фруктами, взятыми нами, и азиатскими винами. К вечеру другого дня нашего отъезда, к нашему удивлению, мы услыхали плач ребенка, раздающийся за бортом шхуны в море, все бросились к борту, устремив глаза в воду, рассчитывая увидеть плывущую лодку. В это же время быстро вбежал на палубу капитан в сопровождении матросов, которым он делал какие- то приказания. Матросы скоро взобрались на мачты, убирая паруса.
Филатов подбежал к капитану и что-то спросил его по-персидски, тот ему ответил. Дмитрий Львович нам перевел: будет сильный шквал, всегда перед бурей кричат в море тюлени. Крик их очень схож с плачем ребенка.
Все приуныли: переносить шквал на Каспийском море, да еще на парусной шхуне, быть с дамами в общей каюте — крайне неприятная история!
Вдали на горизонте виднелись темные тучи, с блеском молнии, начал накрапывать дождь, и наше шхуна слегка покачивалась. Мы поспешили в каюту и залегли спать. Я скоро и крепко уснул.
Проснулись утром на другой день при ярком солнечном свете, окруженные бесконечным зеленоватым водяным пространством, тихим и спокойным. В таких хороших условиях прошли все три дня нашего путешествия по морю, ни разу серьезно не качнуло.
Мой багаж, отправленный из Ташкента раньше нашего выезда, я передал «Кавказ и Меркурию» для отправки его пароходом, должным прибыть через двое суток, уверенный, что он придет в Москву одновременно с моим приездом туда *.
В петровском агентстве «Кавказ и Меркурий» сообщили, что пароход, с которым я должен был выехать в Баку, попал в сильный шторм и в агентстве все беспокоятся за его участь, так как о нем не имеется никаких известий, и боятся, что не потонул ли он.
* Мой багаж пришел в Москву значительно позже моего приезда.
По приезде в Москву мне Петр Акимович Колудоров, агент московского отделения, сообщил: пароход перенес сильный шторм, с поломанными мачтами, избитый весь, был унесен в какой-то из персидских портов, откуда переотправлялся в Баку.