Читать интересную книгу ПЬЕР - Герман Мелвилл

Пьер и Изабель.

Книга XX

Чарли Миллторп

I

Пьер был вынужден взять комнаты в Апостолах из-за того, что одним из тамошних жителей оказался его старый знакомый и уроженец Оседланных Лугов.

Миллторп был сыном очень почтенного фермера – уже умершего – более чем среднего ума, чьи сутулые плечи и невзрачная одежда увенчивались головой, годящейся для греческого философа, и чертами лица, столь прекрасными и правильными, что они с успехом украсили бы состоятельного джентльмена. Политическое и социальное уравнивание и смешение разнообразных людей в Америке произвело множество поразительных человеческих аномалий, неизвестных в других землях. Пьер хорошо помнил старого фермера Миллторпа – солидного, меланхоличного, спокойного и молчаливого старика, в чьём лице – чистейшего природного благородства вместе с грубым загаром и истощением от многодневной и долгой битвы за урожай – простота и классицизм были необычным образом объединены. Утонченный профиль его лица указывал на самую высшую аристократию, его корявые и костлявые руки напоминали нищего.

Хотя несколько поколений Миллторпов жили на земле Глендиннингов, они без почитания и без хвастовства вели своё происхождение от эмигрировавшего английского Рыцаря, который пересек море во времена старого Карла19. Но бедность, которая побудила рыцаря оставить свою изысканную страну ради воинственных диких мест, была единственным предметом наследования, остававшимся у его бедуинских потомков в четвертом и пятом поколении. С того времени, как Пьер впервые увидел этого интересного человека, тот за год или за два до того оставил вполне достойную ферму вследствие абсолютной неспособности выплачивать поместную ренту и занял весьма бесплодный и узкий участок, на котором стоял небольшой и наполовину разрушенный дом. И там он встал на якорь со своей женой, – очень нежной и застенчивой, – тремя своими маленькими дочерями и единственным сыном, ровесником Пьера. Наследственная красота и юношеское цветение этого мальчика, мягкость его характера и нечто вроде естественной утонченности, противопоставленной невыносимой грубости и, зачастую, убожеству его соседей, – всё это рано привлекло сочувствующее, непосредственное расположение Пьера. Они завели привычку часто устраивать совместные мальчишеские прогулки, и даже весьма критически настроенная г-жа Глендиннинг, всегда привередливо и осторожно относившаяся к компаньонам Пьера, никогда не возражала против его близости с таким располагающим к себе и солидным крестьянином как Чарльз.

У мальчиков часто очень быстро и чётко формируется мнение о характере. Ребята дружили недолго, прежде чем Пьер заключил, что, хотя лицо его и прекрасно, а характер мягок, молодой Миллторп обладает не слишком быстрым умом; соединение постоянного определенного невежества и самомнения, которые, однако, не подпитывались ничем, кроме как едой и картофелем его отца, и его собственного, по существу, робкого человеческого расположения просто представляло собой забавную и безвредную, хотя и неизлечимую, аномальную особенность его характера, нисколько не наносившую вреда доброте и общительности Пьера; ведь даже в своем детстве Пьер обладал неподдельным милосердием, с которым мог беспечно относиться ко всем незначительным порокам у тех, кто был ниже его по статусу, – случайно или подумав, удовлетворяясь и радуясь, делая добро каждый раз, когда это представлялось возможным, и независимо от того, с чем это было связано. Поэтому в юности мы подсознательно реагируем на характерные принципы, которые существуют в сознании и выражаются словами, и будут систематически влиять на нас в зрелые годы. И это факт, который ярко иллюстрирует неизбежную зависимость наших жизней и их подчинение не нам, но Судьбе.

Если взрослый мужчина обладает вкусом, способным при взгляде на естественный пейзаж найти его живописным, то он также обладает и острым восприятием того, что на нём недостаточно проработано, а именно бедность в социальном пейзаже. В таком, как этот, доме, написанном Гейнсборо, но с соломой более живописно и заметно развороченной, чем спутанные временем и хаотично распушенные локоны нищего, бедность разносторонне раздвигает те аккуратные небольшие кабинетные картины мира, которые, тонко лакированные и обрамлённые, развешены в мудрёных гостиных знатоков человеческих вкусов и любезных философов из школы «Компенсация» или же из школы «Оптимист». Они отрицают, что в мире существует какое-либо страдание, за исключением простого элемента бедности, вброшенного в его общую картину. Подите прочь! У Бога есть наличные в Банке для наших благородных нужд; он щедро осчастливливает мир летним ковром зелёного цвета. Прочь, Гераклит! Жалобы на дождь не дадут нам наших радуг!

Не то, чтобы Пьер двусмысленно намекал на бедность старого фермера Миллторпа. Однако человек не может полностью избегнуть влияния окружающей его среды. Подсознательно г-жа Глендиннинг всегда старалась заиметь одного из таких любопытных Оптимистов, и в своем отрочестве Пьер не полностью избежал материнского влияния. Бывало, что иногда, неким ранним зимним утром, заходя к старому фермеру за Чарльзом, он встречал крайне смущенное, истощенное, бледное лицо г-жи Миллторп и по-серьёзному любопытные и наполовину отчаявшиеся завистливые взгляды трёх маленьких девочек; и, встав на пороге, Пьер слышал низкие, старческие стоны от утомительной жизни, доносившиеся из невидимой со стороны двери ниши; тогда у Пьера появлялись некие ребяческие подозрения о существовании чего-то ещё, помимо простой бедности посреди бедности: некие подозрения относительно того, каково быть старым и бедным, и потёртым, и ревматическим, с почти приблизившейся смертельной дрожью, и представлял саму эту жизнь, но унылой и холодной! Думая о том, как это будет происходить с ним, кто в юности живо спрыгивал со своей кровати в нетерпении от встречи с самим ранним солнцем и не замечал мягкого течения своей жизни, Пьер теперь ненавидел лучи солнца, некогда столь нежно любимые; он поворачивался в своей постели к стене, чтобы отстраниться от них, лишь отставив ногу, которая должна была вернуть его в мрачный день, когда солнце не золотого цвета, а медного, и небо не синее, но серое, а кровь в венах, как рейнское вино, слишком долго не иссушаемое Смертью, всё жиже и кислее.

Пьер не забыл, что бросающаяся в глаза бедность Миллторпа в то время, которое мы теперь рассматриваем в ретроспективе, серьезно изучалась сплетничающими завсегдатаями отеля «Чёрный лебедь», вплоть до предположений об аморальном поведении фермера. «Старик слишком часто слегка наклоняет локоть», – так сказал в присутствии Пьера старый почитатель бутылки, повторив аналогичное действие рукой с наполовину осушенным стаканом. Но хотя тело старого Миллторпа была согнуто, его лицо, даже печальное и худое, не намекало ни на малейший признак алкоголика, в прошлом или настоящем. Он, что было публично известно, нечасто посещал гостиницу, и редко со своим сыном оставлял несколько акров необработанными. И даже, увы, будучи довольно бедным, он всё же был до пунктуальности честен в оплате своих небольших долгов за бакалею, состоящих из шиллингов и пенсов. И хотя, Бог свидетель, у него было много возможностей заработать, Пьер все же помнил, что когда каждой осенью старик поставлял кабана для украшения зала в Особняке, то никогда не требовал свои денег до середины следующей зимы и затем, нетерпеливо сжимая дрожащими пальцами серебро, неуверенно говорил, «Мне теперь не на что его потратить; пожалуй, так оно и есть». И тогда, случайно услышав это, г-жа Глендиннинг любезно и благосклонно посмотрела на старика, заинтересовавшись его бедностью, и пробормотала: «Ах! Старый английский Рыцарь ещё живёт у него в крови. Браво, старик!»

Однажды на глазах у Пьера девять тихих фигур вышли из двери старого Миллторпа; гроб был погружен в фургон с соседской фермы, и процессия, приблизительно в тридцать футов длиной, включая удлиненное дышло и ящик в фургоне, потянулась вдоль Оседланных Лугов к холму, где, наконец, старого Миллторпа уложили в постель, в которую восходящее солнце больше не способно было заглянуть. О, мягчайшее и изысканнейшее из голландских полотен, мать-земля! Там, под величественным балдахином бесконечного неба, как императоры и короли, спят в великой стране бедные и нищие жители земли! Я радуюсь тому, что Смерть – это демократ, и упорство всех каких-либо реальных и постоянных демократий состоит в том, чтобы всё ещё придерживаться мысли: если в жизни некоторые головы увенчаны золотом, а некоторые обвиты шипами, то они все, так или иначе, высечены подобно надгробным камням.

Этот в некотором