каждый из гридней загодя надел под рубаху. Хотя это снаряжение явно не предназначалось для гребли, оно неплохо спасало от огузских стрел, тем более, что грести осталось уже недолго. Александр, сидевший на одном из носовых вёсел левого борта, скомандовал дядьке Нежиловцу разворот. Сигналом для гребцов, как и для конницы, послужило зарево, взметнувшееся в том месте, где Анастасий видел накануне огузское становище. Это воины хана Аяна, ведомые уроженцем здешних мест, пастухом Сонатом, обогнув стан огузов, подожгли их вежи.
Когда Ратьша узрел дружины, с тыла и с чела атакующие его союзников, мысли которых к тому же пребывали в смятении, уносясь к оставшимся в пылающих шатрах семьям, он на какое-то время впал в оцепенение. Во всяком случае, вёсла его ладьи замерли в воздухе. Затем, осознав, что попытка бегства против ветра и усиленного им течения неосуществима, тем более, что берег, куда не кинь взгляд, постепенно захлестывала живая волна: попавшие в окружение огузы пытались прорваться в степь, в то время как русские и печенежские сотни уверенно теснили их к реке, он приказал готовиться к бою. Конечно, проклятый русс опять его переиграл, но, может быть, сегодня удастся, как зимой, сойтись с ним глаза в глаза, а если боги окажутся немилосердны, что ж, иудейский колдун всегда успеет их всех отправить в исподний мир!
Анастасию неоднократно приходилось участвовать в битвах и на суше, и на море, и в городах, и он знал, что сражения на кораблях проходят всегда более ожесточенно. Когда ладьи, исчерпав все преимущества, которые можно выиграть при умелом маневрировании, сходятся борт в борт, всё решает лишь расположение Небес, доблесть и сплоченность дружины, а также мудрость и выдержка вождя.
Ратьша привел на Самур отчаянных бойцов, многие из которых родились на морском берегу и с малолетства учились добывать себе хлеб мечом. Угодив в ловушку, которую сами расставляли, они не дрогнули, на деле пытаясь доказать, что их желание избежать встречи являлось лишь игрой. Но в этом походе они только присматривались к Мстиславичу и приноравливались друг к дружке и потому сражались, не страшась умереть, но каждый сам за себя.
Что же до новгородцев, то их объединяло не только единство Отечества и Веры, святая ненависть к беззаконному Ратьше и желание воздать ему и его покровителям по заслугам. За годы боёв и походов научившиеся понимать товарища с полуслова, спиной всегда ощущая его спину, они, не задумываясь, отдали бы жизнь как за воеводу с молодой боярыней, так и друг за друга, и потому Господь их направлял и хранил. Ведомые Александром, многократно оправдавшим как свое славянское прозвание, так и крещеное имя, они не позволили чужакам даже ступить на борт снекки, в праведном гневе обрушивая на наемников руку карающего судии.
— Ну погоди, Мстиславич! — приговаривал Талец, тесня Ратьшиных людей от борта к борту. — Отольются тебе слезы тешиловских женщин!
Хотя его молодая жена и малютка-сын находились при нём, после плена рыжая корелинка стала слегка заговариваться и около двух месяцев вне всяких сроков носила кровь. Феофания едва её выходила.
— Живьем надо брать подлеца, пусть расскажет, где на этот раз укрыл Всеславу княжну! — раскатисто басил Радонег, вытаскивая дымящийся меч из чьего-то разрубленного тела.
— Правильно, — соглашался с ним Торгейр, отражая удары сразу троих или четверых противников. — Вздернуть на дыбе да пятки поджарить, как он желал нашему Неждану!
— Незнамова сына этим всё равно не вернёшь, — вздыхал, потрясая верной секирой, дядька Нежиловец. — А что до Всеславы, то жива ли она?
— После с Ратьшей толковать станем, — гремел над рекой голос Александра. Тех, кто вставал на пути его Дара Пламени, не спасала никакая броня. — Вы мне Звездочёта, главное, не упустите!
— Эй, Хельгисон, — звал его с другого конца палубы дедославский княжич, встреча с которым тоже стоила многим если не жизни, то тяжелых увечий. Анастасию с сестрой в этом походе не давали забыть ремесло. — О чём ты хотел потолковать? Давай начнём прямо сейчас, я, кстати, тоже хочу у тебя узнать, куда вы с Незнамовым сыном дели мою невесту?!
Он все больше и больше ярился, крепко закручивая вокруг лезвия меча бешеное коловращение смерти. Он видел, что победа от него неотвратимо ускользает, но уже ничего не мог поделать. Александр выиграл эту битву еще до того, как обнажил Дар Пламени. Новгородцы, окончательно сломив сопротивление наемников, вязали их, как баранов, в то время как вершники Аяна топили огузов в реке.
— Эй, чародей! — проревел, в отчаянном порыве прорубая себе дорогу к корме, Мстиславич. — Давай, порадуй нас хорошим огоньком, а то сердцу как-то зябко!
Услышав про огонёк, Анастасий кубарем скатился в трюм. Так вот где всё это время скрывался Гершом. Не стоило и сомневаться. Хотя критянин ведал, что ночью трудился не зря, в сердце у него копошился червь сомнения, а вдруг какая-то часть, как и весной, уцелела.
Увидев его, Звездочёт небрежно кивнул, словно они расстались только накануне.
— Твоих рук дело? — поинтересовался он с видом птицы, у которой куница разорила кладку, оглядывая нанесенный Анастасием урон.
— А на что ты рассчитывал? — невозмутимо пожал тот плечами. — По крайней мере, я не клялся святынями, чтобы верность своим же словам преступить.
— Так велели звёзды, — бесстрастно отозвался Гершом.
— И они же тебе велели изменить направление пути? Ты же, вроде, не собирался в Итиль?
— В Магдебурге мне нечего делать, — проговорил Звездочёт печально. — Архиепископ Бруно, единственный христианский ученый, не считая, может быть, тебя, мой пылкий друг, в беседах и спорах с которым я находил неизменное удовольствие, скончался. Его брат — невежественный варвар, для которого смысл жизни — война. Нынешние хранители и хозяева библиотеки — полуграмотные попы-изуверы. Раввины Майнцкой иешивы — спесивцы и догматики, с которыми просто не о чем говорить.
— Но ведь ты собрался в Итиль не за разговорами, — сыронизировал Анастасий, — Не боялся, что твой дар каганату уничтожил бы книги, которые ты так прежде любил?
— Насчет книг я заблуждался. Книги созданы людьми, а люди в этом мире являются источником зла, стало быть, все, написанное в книгах, служит его преумножению!
Он поднял на Анастасия взгляд, и критянин понял, что этот человек совершенно безумен:
— Конечно, гибель сотни дикарей и пары книгочеев, причастившихся тайны, не искоренит всех тлетворных плевел, — продолжал Гершом, — но хотя бы отчасти очистит мир от скверны…
Он поднял десницу, и в полумраке трюма заплясал огонек масляной лампадки. В другой руке книгочей держал горшок с порошком:
— Здесь осталось немного, но, чтобы поднять в воздух две ладьи, а заодно разнести в клочья нас