Читать интересную книгу Брачные узы - Давид Фогель

На ней уже сидело трое: двое мужчин и одна женщина. Когда Гордвайль сел, все трое вскочили в испуге, пытаясь рассмотреть в темноте, кто это, а рассмотрев, вернулись на место, сели и снова погрузились в сон, склонив головы на плечи друг другу. В темноте Гордвайль не мог различить черты их лиц, он только разглядел, что женщина рядом с ним простоволоса. Впрочем, все это совсем не интересовало его. Он только знал, что следует соблюдать осторожность, ибо полицейский мог вынырнуть в любую минуту. Они здесь так и снуют и, возникнув как из-под земли, заглядывают тебе в лицо. «Главное — не закрывать глаза!» — беззвучно повторял Гордвайль и таращил их из последних сил. Однако же глаза сами собой закрылись. Ах, эта женщина… — она была немного Теей, — как же ей, должно быть, холодно!.. Несчастная, сидит вот так, без шляпки!.. Надо предложить ей свою шляпу, она наверняка пойдет ей! Хотя его шляпа ведь пропала, вспомнил он в тот же момент, как жаль! Впрочем, неудивительно, что шляпа потерялась — ему же надо все время толкать перед собой детскую коляску, а она такая тяжелая… Если бы магазины были открыты в этот час, он пошел бы и купил шляпу. Следовало бы ввести такой порядок, чтобы магазины были открыты всегда, включая ночное время… ведь сейчас зима, нельзя же так!.. Но она может прислониться к нему, и ей станет немного теплее. Нет, лучше он пригласит ее к себе в комнату, он растопил печку, и там тепло! Ах, отринул он эту мысль, он же еще не расплатился за квартиру. A Tea не даст ему войти, пока за квартиру не заплачено!.. Чего доброго, она еще позовет полицейских, и его засадят в каталажку!.. Ведь это сродни настоящему воровству… Он страшно перепугался этой мысли и открыл глаза.

Женщина подле него проговорила хриплым мужским голосом:

— У вас не найдется сигареты, соседушка?

«Ах, задремал!» — подумал Гордвайль и пробудился от этой мысли, не зная точно, наяву ли обратилась ли к нему женщина. Все же достал сигарету и протянул ей. В этот момент рядом со скамьей вынырнул полицейский, окинул их пристальным взглядом и, найдя, по-видимому, что все соответствует «закону», удалился восвояси.

— Такие свиньи! — прохрипела женщина, когда полицейский исчез в темноте. — Не дают покоя!

И обратилась к Гордвайлю:

— Не скажете, который час?

Все тело Гордвайля застыло от холода, он отсидел правую ногу, и по ней теперь во все стороны разбегались колючие мурашки, как от уколов длинными иголочками. Нога стала тяжелая, и было трудно сдвинуть ее с места. Конечности словно вышли из суставов, а тело напряглось, растянулось в стороны, преодолев отпущенные ему природой пределы, и захватывает все большее пространство, сливаясь с темнотой вокруг, ставшей почему-то более плотной. Он чувствовал себя так, будто несколько дней и ночей кряду провел в поезде дальнего следования. Ему казалось, что уже много дней он не смыкал глаз, хотя и продремал только что с полчаса. Зубы его стучали от стужи.

Один из мужчин поднялся и, не проронив ни слова, растворился в темноте, раскачиваясь и ступая тихо-тихо, словно шел в носках. Женщина успела выкурить сигарету и снова задремала, положив голову соседу на плечо. Тогда и Гордвайль встал и зашагал к выходу из аллеи, хромая на отсиженную ногу, подламывавшуюся под ним при каждом шаге, как будто она была сделана из пуха. Теперь, под утро, сделалось особенно холодно. К тому же задул ветер и стал пробирать его до самых костей. На Пратерштрассе показались первые трамваи. Прошло уже столько времени, целая вечность, с тех пор как он оставил свою комнату. Когда это случилось, собственно? Ему казалось, что он никогда не имел дома и всю жизнь скитался так, усталый и разбитый. Только одно желание оставалось у него: усесться где-нибудь в тепле, в полной неподвижности, и закрыть глаза.

В этот момент он оказался рядом с трамвайной остановкой и безотчетно остановился, поджидая трамвая. Сразу же подошел пустой вагон; Гордвайль вошел внутрь и сжался в углу. В трамвае были только две женщины из простонародья и один рабочий. Холод не отпускал Гордвайля. Напротив, ему показалось, что здесь еще холоднее, чем на улице, и на второй остановке он вышел. С минуту простоял без движения, словно раздумывая, что теперь делать. Но на самом деле не думал ни о чем. Грудь его горела, как будто ему поставили горчичники, и вместе с тем ему было холодно. Он плотнее закутался в свое пальтишко, засунул крест-накрест руки в рукава, поднял глаза к небу, и ему показалось, что оно уже светлеет, предвещая наступление дня. Тогда он медленно двинулся в сторону «Звезды» Пратера, возвращаясь тем же путем, которым только что ехал на трамвае. Пройдя несколько шагов, он вдруг осознал, что Северный вокзал ведь неподалеку и он может зайти туда. Подумают, что он ожидает поезда. Там-то наверняка тепло.

Теперь у него была цель, и ноги его сами собой стали передвигаться быстрее. Только что, судя по всему, подошел поезд: толпа рабочих, каждый с узелком под мышкой или в руке, вытекала из колоннады входа. При виде спешивших рабочих Гордвайль испытал нечто вроде стыда за неуместность и смехотворность собственного раннего подъема. Ему было ясно, что первый же встречный поймет по его виду, что с ним приключилось, прочитает это у него на лице. Он грозно посмотрел на начало Кляйнештадтгутгассе, выходившей к Северному вокзалу, и прошел внутрь колоннады.

Там было пусто и сумеречно. Двое служащих железной дороги мели пол, двигаясь друг другу навстречу. На боковой скамье, согнувшись, сидел человек, старая корзина стояла у его ног. Светилось только одно окошко для продажи билетов. Гордвайль в собственных глазах выглядел как человек, слишком рано пришедший на вечеринку, прежде чем успели накрыть на стол. В колоннаде тоже было холодно, подняться же на второй этаж, в зал ожидания, у Гордвайля не хватило решимости. Он прикинулся пассажиром, подошел к расписанию, вывешенному на стене, и какое-то время разглядывал его, ничего не видя. Потом зачем-то подошел к освещенному окошку и спросил кассира, когда отходит поезд на Аспанг. Черт его дернул спросить именно об Аспанге. Кассир ответил неохотно, как будто это было ниже его достоинства:

— На Аспанг поезда идут с Аспангского вокзала, в третьем округе, а не отсюда! Это же Северный вокзал!

— А когда есть поезд туда, вы случайно не знаете?

— Это вам там скажут!

Из-за собственной глупости у Гордвайля больше не было возможности оставаться здесь, якобы в ожидании поезда. Теперь кассир наверняка будет следить за ним в оба. У него даже возникло минутное желание пойти на тот вокзал, как будто ему действительно было нужно в Аспанг… Так или иначе он отошел от окошка и направился прямо к выходной двери, словно желая показать кассиру, что он точно и незамедлительно последовал его совету.

На улице тем временем стал нарождаться серенький, изможденный день. Что-то все больше светлело, просачиваясь сверху в зажатое между домами пространство и вытесняя тьму. Один за другим погасли фонари. В окрестностях вокзала стала пробуждаться утренняя жизнь. Сознание Гордвайля тоже немного прояснилось, и в нем возникла благотворная мысль: сейчас открываются кафе, у него еще осталось немного денег — не выпить ли ему чашечку кофе, да и согреться при этом. Эта возможность словно вселила в него новые силы; он уверенно пересек улицу и вошел в находившееся рядом простое кафе. Было уже около семи: ему оставалось ждать только два часа, пока Tea не уйдет на работу.

В кафе он выбрал самый дальний угол, забился в него и заказал черный кофе. Черный кофе, рассудил он, вытравит из него остатки сна. Несколько рабочих завтракало. Недалеко от него сидела бедная женщина лет сорока, с остреньким красным носом и жиденькими, немного спутанными каштановыми волосами. Время от времени она бросала взгляд на Гордвайля, не переставая грызть хрустящие хлебцы. Может, это та самая, что сидела с ним ночью на Хаупт-аллее, мелькнуло у Гордвайля. Вовсе не исключено, по сути дела. А впрочем, не все ли равно?!

Потом он глотнул горячего кофе, и тепло разлилось у него по всему телу. Но он так устал, был таким разбитым, что даже не нашел в себе сил заглянуть в газеты, принесенные ему официантом. Ему хотелось спать, только спать. Черный кофе не слишком помог. В мозгу путались обрывки мыслей, никак не связанных друг с другом. Голова была непосильно тяжелой, где-то сзади, в самом низу затылка, обозначилась острая боль, безостановочно, как молотком, бившая куда-то внутрь. Время словно остановилось, игнорируя страдания Гордвайля. А ведь ему казалось, что он провел в кафе по меньшей мере час. Он был в отчаянии. Что делать? Если время будет ползти так и дальше, он сойдет с ума! Два оставшихся часа достались ему тяжелее, чем вся прошедшая ночь. Глупая, бессмысленная история! Из-за дурацкого каприза, беспричинной злобы! Он преисполнился такой ярости на Тею, что у него даже перехватило дыхание. Окажись она сейчас рядом с ним, он мог бы совершить глупость. Гордвайль сам испугался силы своего гнева, никогда раньше он и не предполагал, что способен на такое. Tea вызывает к жизни самые дурные его инстинкты, с горечью подумал он, тем хуже для нее! Он просто дрожал от бессильного гнева. Хотел было встать и пойти домой — и будь что будет! И все-таки остался сидеть на месте. Прикурил, машинально взял «Tagblat» и попытался рассеяться.