болели руки, ломила спина, лицо худело, но взгляд был полон надежд и веселья. Кидая тяжелые горсти ржи, она часто запевала песню и всякий раз утром по дороге сплетала из горных цветов венок на свою голову. За день цветы увядали, но в другое утро венок сплетался из новых, свежих.
У девушки лежали на полке извещение из школы и Степино письмо; она помнила, что занятия начнутся первого сентября и торопилась закончить все работы.
Рожь была сжата и свезена во двор, овес сжат наполовину, другая стояла недозрелой. В день отъезда Настя пришла с полей, выкупалась в Ирени, сложила в узел платьица и объявила:
— Я готова.
— Изработалась ты, девонька, — пожалел ее отец.
— Там отдохну. А может, не ездить, остаться дома? — Девушка заметила, что отец грустен.
— Нет, нет, — запротестовал Кирилл, — поезжай! Овес убрать я найму, а огород сам как-нибудь.
Было грустно и Насте, не за себя, а за отца.
«Один в большом доме. Придет зима, морозы, длинные ночи, старику не с кем поговорить».
— Ты возьми кого-нибудь в дом, веселей будет, — посоветовала она. — Корову продай.
— Там, потом увижу.
Быстро бежала резвая лошадка по сухой горной дороге. Встречались и убегали назад знакомые камни, деревья, изгибы капризной Ирени. Настя подолгу провожала их взглядом. В одном месте она сломала ветку преждевременно пожелтевшего дуба и сплела из желто-пламенных листьев пояс.
— На память, — сказала она отцу.
— И так, чай, не забудешь.
— Посмотрю на них — и вспомню все-все…
На станции поезд был готов к отходу. Настя вбежала в вагон, открыла окно. Отец стоял у лошади, кивал головой и морщился. Своевольные слезы катились по морщинам его лица.
— Прощай, тятя, на рождество приеду! — Девушка крепилась и только потом, когда скрылись родные места, она захватилась платком и задрожала в плаче.
Степа не дождался от Насти обещанного письма и решил, что девушка не приедет учиться, но все же несколько дней подряд выходил встречать ее. Встречал все поезда, вплоть до ночного, а первого сентября решил: не приедет.
Вернулся он в барак после полудня. Там сидела Настя в поясе из дубовых листьев.
— Когда ты приехала?
— Вот недавно, а ты не встретил.
— А ты не написала, я целую неделю ходил встречать.
— Некогда было писать… Я одна, отец дома остался. На вас надеюсь.
Степа ничего не сказал, да и что говорить. Он готов помочь, чем может.
Пришел из цеха отец, и все трое начали обсуждать, где и как устроить девушку.
— Первое время проспишь у нас в бараке, а там каморку подыщем. Не торопись, постепенно все уладится. Был бы человек, место ему завсегда найдется.
Настя и не торопилась и не беспокоилась: она чувствовала себя с Петром и Степой как с родными. По утрам уходила к ближним горам с книжками и там читала. Закончив смену, прибегал к ней Степа и, растянувшись на траве, слушал. Вечером она убегала в школу, на вечернюю смену, парень ходил встречать ее до города. Не торопясь шли в серых сумерках вечера, он нес ее книжки, а девушка говорила о новостях.
Первые дни были полны новым для нее, она встречала их как чудо, провожала с жалостью. То попадалась ей книжка, читая которую, она забывала и город, и себя, и Степу. То знакомилась с товарищами по школе, которые приехали с севера, где ездят на оленях, и с юга, где кони да кумыс. Каждый из них казался ей посланцем от далеких мест, точно он приехал за тем, чтобы рассказать и показаться. Она жадно слушала и глядела, а потом пересказывала Степе.
Долго не замечали они, что и в лес и в город ходит за ними незнакомый парень, поодаль, точно по своему делу.
Однажды Настя уехала на остров среди пруда и читала про Робинзона Крузо. Большой камень загораживал ее от солнца, высокая трава осторожно касалась волос девушки. Солнце припекало голову, всюду лежала тишь, и думалось, что она, Настя, — Робинзон, лежит на необитаемом острове и слушает, как ветер о чем-то разговаривает с вершинами деревьев.
За камнем стоял парень и глядел на девушку. У него была крупная голова, широкие плечи, короткие толстые ноги и длинные ступни. Его широкое лицо улыбалось и губы двигались.
Он стоял тихо, старался дышать совершенно бесшумно. Когда девушка шевелилась, парень прятался за камень; затихала — он поднимался и глядел на нее.
Настя чувствовала какое-то беспокойство, но книжка была так интересна, что ей не хотелось встать и отряхнуться.
Робинзон строил крепость, закладывал выходы в свою пещеру; он ждал, что придут с соседнего острова дикари и нападут на него. Робинзон прислушивался и беспокоился — и девушка прислушалась; она совершенно забыла, что лежит в одном километре от города. Робинзон вышел осмотреть окрестности — вскочила и Настя, чтобы осмотреться.
Девушка была по одну сторону камня, а чужой парень — по другую. Он виновато моргал и краснел, как пойманный вор. Настя почувствовала, как у нее вспыхнули уши.
— Чего тебе здесь надо? — спросила она.
— Хы… — не сказал, а как-то выдохнул парень, и лицо его сделалось глупо блаженным.
— Уходи!
— Не уйду, — сказал он задорно и совсем не как глупенький.
— Я тебе говорю — уходи!
— А вот не уйду!
Девушку рассердило это упрямство, и она погрозилась:
— Я прогоню тебя.
— Прогони, ну прогони!
— И прогоню!
— Посмотрим, кто кого…