«Я – король!»
Это было одно из самых страшных сражений, даже для тех, кто пережил их не один десяток. От моря до гор равнина Рамлы кипела битвой. И если бы чей-то взор смог подняться в эти два часа на высоту птичьего полета, то плоская впадина, спускавшаяся к речному берегу, сам берег и река, пологие отроги гор, – все показалось бы смотрящему сплошным бушующим морем. Морем железа, крови и ярости. Двести тысяч саладинова войска и сто тысяч крестоносцев смешались в этих страшных волнах. Над ними стоял непрерывный рев, уже непохожий на слияние человеческих глосов, казалось, что ревет некое несметноглавое чудовище, вырвавшееся из глубочайшых земных недр, прямо из ада, чтобы превратить в ад саму землю. И с этим ревом смешивался лязг и грохот железа, густой свист сотен тысяч стрел и дротиков, треск ломающихся копий, утробный лошадиный стон.
Прорыв Иакова Авенского с его рыцарями, нарушение строя и крушение первоначального замысла Ричарда Львиное Сердце обошлось крестоносцам дорого – почти все, кто первыми бросились в кровавую гущу сражения, нашли в нем гибель. И остальные, вынужденные рвануться вслед за ними, подставить себя под стрелы во время перехода реки, тоже подверглись огромному риску, и среди них многие были ранены, а десятка три воинов так и остались лежать в мутных волнах Рошеталии. Но затем войско, снова послушное приказам своего великого предводителя, устремилось на сарацинов единой, почти монолитной массой, и численное превосходство не спасло Саладина...
В эти часы те из магометан, кто еще не видал страшного английского короля в битвах, убедились, что слагаемые о нем легенды не лгут. Прежде всего сарацин поразило невероятное свойство Ричарда: казалось, он способен одновременно появляться сразу в нескольких местах! По крайней мере, всюду, где усиливался натиск неприятеля, где христиане начинали отступать, внезапно являлась его огромная фигура, сверкающая железом, блеск которого вскоре помутнел от крови, почти сплошь залившей доспехи Ричарда.
«Господи, спаси Святой Гроб!» – кричал он, воздевая свой могучий Элистон, и новый взмах окровавленного меча уносил новые жизни его врагов. «Господи, спаси Святую Землю!» – отзывались сотни голосов, и христиане с новым воодушевлением кидались в сражение.
Уже когда громадная армия султана была почти вся разметана по равнине и остатки ее бежали к горам, побросав оружие и кидая на ходу даже шлемы и щиты, чтобы легче было уйти от настигающего врага, сам султан с двадцатью тысячами отборной конницы налетел на христиан с левого фланга, пытаясь оттеснить бившихся отчаянно и упорно рыцарей-иоанитов от остальной армии. Он хотел прижать их к горному отрогу, а там было бы уже некуда отступать.
– Ричард! Ричард! – пронеслось над равниной.
И снова мусульмане решили, что король или раздвоился и пребывает в двух местах сразу, или умеет переноситься по воздуху с невиданной скоростью, будто ифрит[49]. Только что он со своей конницей преследовал отступающих к ущелью беглецов, и вдруг возник в противоположном конце равнины, у подножья гор, такой же грозный и неотвратимый, с окровавленным по самую рукоять огромным мечом.
На самом деле король уже прекратил гонку за бегущими от него сарацинами и, предоставив христианским воинам собирать груды раскиданного по земле оружия, поскакал в обход своих флангов, чтобы снова выровнять их построение. Он отлично понимал, что у Саладина наверняка есть что-нибудь про запас... И, как всегда, не ошибся.
– Рыцари, ко мне! – взревел Ричард, увидав, что саладинова конница бешено крушит иоанитов, наступая сразу с двух сторон. – Скорей, или эти сукины дети прольют слишком много христианской крови! Скорее!
В это время возле короля были только двое его рыцарей: преданный Блондель и Седрик Сеймур, с самого начала схватки старавшийся не отставать от военачальника. Однако тому и другому бывало трудно угнаться за Ричардом – тот прорубал себе проходы в сплошной массе сарацин, кидался в самую гущу драки, и живые волны смыкались за его спиной, как настоящая вода за стремительным пловцом.
– Клянусь святыми угодниками, он сумасшедший! – не раз и не два буркнул себе под нос Седрик, наблюдая за Ричардом. – У такой матери только и мог родиться такой сын... В пользу того, что он не сумасшедший, говорит только одно: он все еще жив, а помешанный был бы в этой мясной лавке мертв уже раз пятнадцать!..
Занимаясь этой воркотней, старый рыцарь и сам раздавал удары своим громадным топором с быстротой, за которой трудно было уследить, и от него враги шарахались почти с тем же ужасом, что и от Львиного Сердца, с той лишь разницей, что Сеймур все же уступал ему в быстроте продвижения по кровавому морю сражения.
Настичь короля Седому Волку вместе с Блонделем удалось лишь тогда, когда перед ним почти не осталось живых срацинов, и он разочарованно повернул назад, не утруждая себя преследованием тех, кто уже не сопротивлялся. И вот тут с противоположного края равнины прозвучало отчаянное:
– Ричард! Ричард! – и полководец в ответ закричал:
– Рыцари, ко мне!
Втроем они одолели почти половину расстояния, покуда до остальных крестоносцев дошло, что происходит, и те, кто успел спешиться а то и снять лишние доспехи, вновь бросились к своим лошадям. Впрочем, лошади уже изнемогали, и некоторые даже не позволили хозяевам вновь сесть в седло, храпя и шарахаясь от них. Многие воины, собиравшие с земли оружие, занятые перевязкой раненых, не нашли в себе сил опять взяться за мечи.
– На помощь королю! – завопил неутомимый граф Шампанский, призывая за собой французов.
Впрочем, Луи Шато-Крайон и его молочный брат Эдгар Лионский (последние месяц с лишним имевший полное право на это имя) уже мчались следом за Ричардом, Седриком и Блонделем к горным отрогам, возле которых с новой силой возобновилась битва. Еще человек десять рыцарей присоединились к ним, и вот крохотный отряд врезался в гущу сражения, хотя это казалось совершенным самоубийством: иоанитов и воинов арьергарда, на которых напали двадцать тысяч свежих, еще не бывших в бою сарацинов, оставалось не более полутора тысяч, а поспешивших к ним на подмогу рыцарей, считая самого Ричарда, было пятнадцать человек.
Саладин, вместе со своими всадниками принявший этот бой, потом вспоминал все происшедшее как кошмарное сновидение, как погоню старухи-призрака с волчьими горящими глазами и белым оскалом зубов...
С громовым криком:
– Господи, спаси Святой Гроб! – страшный всадник в пламенеющей серебром кольчуге, с которой косые лучи вечернего солнца словно бы смыли кровавые пятна, ворвался в ряды султановой конницы. Первый же взмах меча, и сразу двое сарацинов упали в разные стороны, конь одного из них врезался в лошадь эмира Арсура, тот пошатнулся в седле, и тотчас его голова слетела, будто держалась на тонком стебле. Окровавленное лицо было обращено к Салах-ад-Дину, и султан успел с тупым удивлением отметить, что чалма эмира почему-то осталась белой...