– Ничего себе – свобода выбора…
– Нам не на кого опираться, кроме Яковлева. Если я ему доложу – все сделано, то мы находимся под охраной секретаря ЦК партии, никто нам не страшен. Ситуацию я тебе изложил, послушаем товарищей.
– Этот роман – эпоха в развитии советской литературы, – сказал Аннинский, – могучая, мощная, шекспировской силы вещь. Какое счастье, что она попала в наш журнал. Ее невозможно сокращать ни в чем. Изъять письмо Николаева недопустимо – рушится конструкция. Сталина трогать нельзя, без Сталина все пропадет. Я решительно за печатание в таком виде.
Взял слово незнакомый мне заведующий отделом очерка Калещук, здоровый такой парень, в редакции его называли «китобоем».
– Мы все изолгались, цепляемся за этот труп, сколько можно?! Пора покончить с этим! Из-за Сталина наша экономика в полном прорыве. Или мы будем строить свободное социалистическое общество, или будем держаться за Сталина и вернемся ко всему ужасу, который был при нем. Я, как и Аннинский, считаю, что получить такой роман – наша великая удача, и не понимаю, Сергей Алексеевич, как можно ставить вопрос о восемнадцати листах?!
Баруздин качнул головой:
– Это было сказано условно, я вовсе не хотел резать роман.
– В нем нельзя ни слова выкинуть, – продолжал наседать Калещук, – как он построен, так и надо его печатать. Ни слова не выбрасывайте, Анатолий Наумович!
Последним выступил Теракопян, заместитель Баруздина, говорил, как всегда, медленно, как мне показалось, даже несколько грустно.
– Я восхищен романом и тоже считаю, что трогать там ничего бы не следовало. Но именно я имею дело с цензурой, и я вам прямо скажу – они роман не пропустят никогда, на каждое слово Сталина потребуют письменное доказательство: где, когда это слово было сказано, когда опубликовано. Обойти цензуру может только Яковлев. Значит, или пойдете ему навстречу, или роман опять на долгие годы останется в столе.
– Как можно из живого тела, из романа, где каждая строчка золото, как можно оттуда выбрасывать?! – возмутился Аннинский.
– Можно, можно, – тихо проговорил Теракопян, – сколько там ни выбрасывай, роман все равно остается. В этом секрет настоящего произведения.
– Ну, Толя, что скажешь? – спросил Баруздин.
– Вот что скажу… Поправки Яковлева я уже сделал, убрал сто страниц, моя жена плакала, когда я их выбрасывал.
– Зачем ты показывал Тане? – воскликнул Баруздин.
– Таня работает со мной, все знает. Но, видимо, мои поправки оказались недостаточными. Хорошо, я еще поработаю. Письмо Николаева оставлю в романе, письмо – это исторический факт, но пошлет его Николаев не Сталину, а Ягоде, оно останется в недрах НКВД.
Баруздин даже подскочил в кресле:
– Прекрасно, замечательное решение!
– Дальше… Эпилог… Очень не хочется… Я надеюсь написать трилогию… Написал уже военную сцену. Мой главный герой Саша Панкратов встретился на фронте со своим школьным товарищем…
Баруздин опять подскочил:
– Прекрасно! Значит, он жив, воюет, эта сцена – готовый эпилог. А в следующих романах будешь писать, как хочешь.
– Ну, и последнее, насчет Сталина. Я говорил Яковлеву и повторяю здесь: Сталин написан объективно. О романе у меня есть отзывы шестидесяти двух деятелей культуры. Я вам их не показывал, письма пространные, многие по нескольку страниц. Мы с Таней выбрали из двенадцати отзывов строки о Сталине, их я вам зачитаю. Адамович: «Лишь вся правда о Сталине очистит нас внутренне и перед всем миром», Василь Быков: «Сталин убедителен и достоверен», Гранин: «Механизм возникновения культа проанализирован впервые глубоко и серьезно», Евтушенко: «Одна из главных удач – это образ Сталина», Каверин: «Характер Сталина написан отчетливо, глубоко, зримо», Конецкий: «Со Сталина надо чистить наши идеи перед и под взглядом планеты», Кондратьев: «Главная удача, открытие (и это слово слабо!) – это создание живого, полнокровного образа Сталина», Райкин: «Вы взяли на себя смелость рассказать людям правду о характере и подлинных устремлениях известной личности, стоявшей во главе государства», Розов: «Сталин нарисован без шаржа, без злости, с холодной внутренней сдержанностью», Рощин: «Роман показывает, как думал Сталин, мотивы его действий, его логику, его правду, которая обернулась злом, трагедией для миллионов людей», Рязанов: «Книга объясняет психологию Сталина, написана невероятно убедительно, слепая ненависть не застилала Ваших глаз», Ульянов: «Горькие уроки культа Сталина слишком страшны, чтобы их можно было предать забвению»… Вот так! Остальные написали то же самое. Их оценки моего Сталина не совпадают с твоей…
– Толя, – взмолился Баруздин, – главное – это письмо Николаева и эпилог. А по Сталину пройдись еще раз пером, есть там некоторые грубости, излишества.
– Хорошо, подумаю. Когда будете печатать?
– В будущем году, конечно.
– Дайте анонс в октябрьском номере.
– Номер уже набирается.
– Ничего, успеете.
Баруздин вызвал какого-то молодого человека, приказал:
– Берите мою машину, срочно в типографию, если обложка не отпечатана, вставьте в анонс: «Анатолий Рыбаков. „Дети Арбата“».
Молодой человек исчез.
– Дальше, – продолжал я. – В каком номере начнете печатать?
– Начнем с июля.
– Это меня не устраивает, в сентябре открывается Международная книжная ярмарка, надо, чтобы роман к ней поспел.
– Но, Толя, первое полугодие уже распланировано.
Вмешался Аннинский:
– Первый такой роман появился, первый удар по Сталину, а мы будем заниматься какими-то повестушками. Нужно все отставить в сторону… В феврале – марте запускать.
– Технически невозможно, – сказал Теракопян. – Можем начать с апреля.
– Я согласен. А договор?
Баруздин вызвал секретаршу, велел приготовить договор со мной на 30 листов по 400 рублей за лист.
– Устраивает?
– Вполне.
Раздался телефонный звонок из типографии. Роман вставлен в анонс на обложке октябрьского номера.
– Ну, что, – спросил Баруздин, – доволен? Все вроде для тебя сделали?
Перед отъездом в Пицунду получил еще одно письмо от Баруздина. К письму приложена его статья о «Детях Арбата»: «Роман меня потряс, заставил переосмыслить свою жизнь и жизнь страны, дал ответы на вопросы, которые волновали десятилетия… Роман Рыбакова – первая попытка понять, что происходило».
Статья предназначалась для какого-то сборника и как бы официально ставила окончательную точку в судьбе романа – он публикуется.
35
В октябре вернулись из Пицунды с окончательным вариантом романа.
– Отдай Смолянской, – сказал Баруздин, – прочитаем, будем засылать в набор.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});