от нее отступиться. Но, разумеется, ты примешь мою жертву только в том случае, если она необходима для существования журнала. А от моих 77 с полтиной я даже и для спасения журнала не отступлюсь. Хоть тресни, а подавай мои деньги…»
Не ограничиваясь финансовыми разногласиями, Писарев в этом обширном письме сообщает и о своих новых работах. Статья о «Мареве» Клюшникова окончена, пишет Дмитрий Иванович, «она написана чрезвычайно политично и наносит Клюшникову и Каткову коварнейшие удары с той стороны, с которой их не защитит никакая цензура». Писарев статьей совершенно доволен и считает, что «никогда еще не писал такой оскорбительной рецензии». Историческую статью, которую Писарев заканчивает, он намерен назвать «Вымирание и перерождение средневековых идей»: «Под этой рубрикой можно поговорить обо всем на свете». Он собирается очень долго возиться с средними веками и, приближаясь к новому времени, «писать подробнее, то есть не размазывать, а давать больше фактов». Он восхищается историком Лораном, который «свистит неподражаемо, и притом свистит фактами». Пользуясь Лораном и Шлоссером, Писарев намечает написать серию интересных статей («публика ахнет», «будет хохотать так, как хохотали читая Вольтера»), но просит не стеснять его в объеме («поверь, что скажут нам спасибо»). Историю французской революция Писарев предполагает отложить до осени, она «будет гораздо понятнее, когда старый режим будет освещен со всех сторон».
«Я намерен давать тебе ежемесячно по две статьи, — завершает письмо Писарев, — одну в первый отдел, другую в критику. Хочу употребить все силы, чтобы окончательно поднять «Русское слово» на ноги… Я обещал повиноваться и не буду выходить из повиновения. Нам было бы очень полезно повидаться с тобой. Я готов писать, о чем прикажешь. Но во всяком случае, в антрактах между срочными работами, я буду писать дальше тот ряд исторических статей, которые я начал в прошлом году. Жиронду и Гору я не могу начать раньше, чем окончу этот ряд статей, а то выйдет чепуха. Я хочу тебе предложить, чтобы ты передал в мои руки попечение об «Эпохе». Я на нее очень зол. Ты присылай мне ее книжки по мере ее выхода. Я буду их читать и собирать материалы, а потом в летней книжке и царапну полемическую статью о целом полугодии этого журнала. Я изобрел новый полемический прием, от которого они взвоют».
Январские книжки обоих журналов вышли в феврале — сначала «Современник». Посторонний сатирик обвинил сотрудников «Русского слова» в том, что они отлынивают от прямых объяснений с ним. Нет, друзья мои, восклицает он, не на того напали! «Я вас заставлю объясняться со мной!» Подробно разобрав все обвинения, выдвинутые против него сотрудниками «Русского слова», Антонович отвергает их и, в свою очередь, предлагает редакции «Русского слова» и персонально Благосветлову 13 вопросов.
Он обвиняет Благосветлова в том, что он надел базаровскую маску, а некогда вел «уморительную» полемику против «одного лица», то есть Чернышевского. Однако самым принципиальным вопросом он считает «Нерешенный вопрос» Писарева. В третий и последний раз он предлагает редакции отказаться от солидарности с этой статьей, и если и теперь его не послушают, то он заставит отказаться от «Нерешенного вопроса» и расхлебать кашу, которую заварила эта статья.
В том же номере «Современника» перебежавший из «Русского слова» Минаев объявляет себя несолидарным с Писаревым: он никогда «не доходил до обожания базаровского типа» и в романе Тургенева видит только пролог к эпическим творениям Писемского, Клюшникова и Стебницкого.
«Буря в стакане воды, или копеечное великодушие г. Постороннего сатирика» — так озаглавлен ответ Благосветлова, напечатанный за его полной подписью в январской книжке. Он не остается в долгу перед Посторонним сатириком. Угрозы его, замечает Благосветлов, больше смешны, чем серьезны. Размазня, о которой идет речь в статьях Постороннего сатирика, заварена самим «Современником», и пусть он сам ответит, считает ли себя солидарным с известными фельетонами Щедрина о нигилистах и Чернышевском, пусть он объяснит, какими рыцарскими побуждениями руководствовался Щедрин, обратив против «Русского слова» целую батарею своего остроумия.
В февральской книжке Антонович отвечает дважды. Под личиной Постороннего сатирика он печатает заметку «Глуповцы в «Русском слове» (посвящается Г. Е. Благосветлову) и на двадцати страницах «уничтожает» своего противника. Заключая свой ответ, Антонович объявляет, что вполне солидарен с фельетонами Щедрина, «поскольку они относятся к г. Благосветлову, а к другим сотрудникам только относительно их мнений, несогласных с «Современником». Он отграничивает Благосветлова от Писарева и Зайцева: «Много чести для вас, — обращается он к издателю «Русского слова», — если вы их называете своими сотрудниками».
В другой статье — «Промахи» Антонович впервые выступает в полемике под собственным именем. Подзаголовок обещает разбор двух статей — Зайцева «Последний философ-идеалист» и Писарева «Нерешенный вопрос», но на 38 страницах критик едва управился с первой, вторую же отлагает на следующий раз. Став в позу знатока, Антонович поучает Зайцева за то, что он «болтовню сдуру», достойную московского сумасшедшего Ивана Яковлевича, принял за философию и оценил Шопенгауэра незаслуженно высоко. Он критикует Зайцева за неосновательные, исполненные ошибок и противоречий замечания на статью Сеченова «Рефлексы головного мозга».
В очередной книжке «Русского слова» Зайцев поместил две полемические заметки. В одной он отвечал Антоновичу, в другой — Постороннему сатирику. «Несколько слов г. Антоновичу» — спокойное и аргументированное возражение по поводу Шопенгауэра и полное признание своих ошибок в суждениях о Сеченове.
Вторая заметка — «Гг. Постороннему и всяким прочим сатирикам» — написана более решительно, но тоже в достойном тоне. Зайцев заявляет, что на брань Постороннего сатирика еще в прошлой книжке все, что следовало, сказал Благосветлов. Зайцев взялся теперь за перо потому, что у Постороннего сатирика нашлись союзники. Из всех вопросов Постороннего сатирика он считает нужным ответить только на один: «нахожу ли я, что полемика его не имела серьезной цели, а была только массою ругательств…?» Грешен, отвечает Зайцев, действительно думал так и еще более в этом утвердился, когда Посторонний сатирик начал полемику против «Русского слова».
Совсем в ином — уже резком тоне заметка Благосветлова «Последнее мое объяснение с г. Посторонним сатириком «Современника», в том же февральском номере. Он не стесняется в определении литературных приемов Антоновича.
Самолюбие Антоновича, его почти патологическая нетерпимость к чужим мнениям жаждали реванша. В мартовской книжке он напечатал две новые заметки Постороннего сатирика. Собственно, нового в них не было ничего. Заметка, адресованная Зайцеву, выражала неудовольствие его ответом.
На этом этапе в полемику наконец вмешивается Писарев. Он не может позволить, чтобы чернили журнал, которому он посвятил всю свою сознательную жизнь. Оскорбления, нанесенные издателю журнала, нельзя оставлять без ответа. В конце концов,