Читать интересную книгу Прекрасные авантюристки (новеллы) - Елена Арсеньева

Кстати, среди бумаг, изъятых у Чарномского, были почти все важнейшие документы Барской конфедерации. То есть Орлову одним ударом удалось убить двух зайцев: обезвредить самозванку и нанести серьезный урон планам польских мятежников.

Курьером, который, опережая корабль Грейга, ринулся из Италии в Россию, везя письма и прочие бумаги самозванки, был Иван Христенек. Он очень спешил доставить императрице донесение о благополучном завершении операции «Коварство и любовь».

Надо сказать, что Христенек вез черновое донесение. Орлов опасался, как бы курьера не перехватили в дороге. Оригинал граф Алексей Григорьевич решил привезти в Санкт-Петербург собственноручно.

Между тем 23 февраля адмиральский корабль с арестованной принцессой Елизаветой на борту ушел из Ливорно и взял курс на север. Почти тотчас уехал в Россию и Орлов — по суше. Оставаться в Италии ему было небезопасно. Он отправил императрице донесение, что слагает с себя командование эскадрой ради спасения собственной жизни, ибо у него были все основания опасаться яда иезуитов, которые очень неистовствовали по поводу ареста той, к которой они старательно подбирались, или ножа какого-нибудь влюбленного в принцессу фанатика.

…В пути она все еще была спокойна. Все еще верила, что в каком-то из портов, скорее всего в Англии, где должен будет остановиться корабль, чтобы пополнить запасы воды и продовольствия, граф Алексей Григорьевич ворвется на судно и спасет свою любезную. Однако остановка в Плимуте была очень краткой. Орлов не появился… более того, именно после этого Грейг перестал делать хорошую мину при плохой игре и изображать из себя доброго дядюшку. Наверное, именно он обмолвился, что и граф Орлов отнюдь не достоин того лаврового венца и нимба, которыми продолжала увенчивать его принцесса. И перед Шахерезадой внезапно, жестоко, без прикрас открылось близкое будущее: Сибирь, вечное заточение, а может быть, и смерть.

Она впала в бешенство… но припадок сменился полным бессилием, обмороком, да столь долгим, что стали опасаться, что она никогда уже не придет в чувство.

Да, Шахерезада хотела бы погрузиться в вечное беспамятство! Ведь неизвестно, что ей было тяжелее перенести: страшное будущее или осознание того, что ее предал возлюбленный, что каждое его слово о любви было ложью — ложью изначальной, ложью тщательно продуманной и, может статься, отрепетированной перед зеркалом. Совершенно так же, как Шахерезада когда-то репетировала свои сказки «Тысячи и одной ночи»…

O Dio mio!

Ее, бесчувственную, вынесли на палубу, надеясь, что свежий воздух приведет ее в чувство. Так и случилось. Едва очнувшись, она огляделась — и вдруг кинулась к борту, чтобы спрыгнуть в море. Шахерезаду едва успели поймать, а чтобы удержать эту хрупкую женщину, понадобилось несколько человек. Она сдалась лишь потому, что снова лишилась сознания.

Грейг после этого случая поспешил уйти из Плимута, ибо по городу каким-то непостижимым образом разнесся слух, что на «Трех иерархах» содержится таинственная пленница. Грейг был вне себя от беспокойства и потом признавался, что за всю жизнь не исполнял столь тяжелого поручения, перед которым меркло даже ведение боя с турками.

Между тем Шахерезада чувствовала себя все хуже. К потрясению от предательства любимого, к усилившейся чахотке добавилось то, что она оказалась беременной. От человека, который ее предал…

Она была почти без памяти от горя и не осознавала происходящее.

«Три иерарха», задержанный льдами в Балтийском море почти на месяц, наконец-то прибыл в Кронштадт. Императрица Екатерина в это время жила в подмосковном селе Коломенское. Оттуда она написала Грейгу:

«Господин контр-адмирал Грейг. С благополучным вашим прибытием с эскадрою в наши порты, о чем я сего числа и уведомилась, вас поздравляю и весьма вестию сею обрадовалась. Что ж касается до известной женщины и до ее свиты, то об них повеления от меня посланы господину фельдмаршалу князю Голицыну в С. — Петербург, и он сих вояжиров у вас с рук снимет. Впрочем, будьте уверены, что служба ваша во всегдашней моей памяти, и я не оставлю вам дать знаки моего к вам доброжелательства. Екатерина, мая 16, 1775 года, из села Коломенского, в семи верстах от Москвы».

И вот наконец это свершилось: тяжелейшее из всех поручений Грейга было завершено, а «всклепавшая на себя имя Елизаветы» водворилась в каземат Алексеевского равелина.

* * *

Когда фельдмаршал Голицын приступил в первому допросу этой опасной особы, он сразу понял, что имеет дело с прожженной авантюристкой. И еще он понял, какое сильное влияние она могла иметь на людей, чем пленяла мужчин. В ней была отвага и сила духа, пусть надломленные случившимся, но еще достаточно сильные, чтобы помогать ей держаться так, как она держалась.

Вообще, черт ее знает, что в ней было такого, от чего князь Голицын чувствовал себя неловко, сидя в ее присутствии, от чего ему все время хотелось встать пред ней во фрунт!

Глупости, конечно. И ни в какой фрунт он не встал, а продолжал вести допрос вежливо, но строго.

А впрочем, она первая начала разговор, спросив с ледяным выражением:

— Скажите мне: по какому праву здесь так жестоко обходятся со мной? По какой причине меня арестовали и держат в заключении?

— Сударыня, вам надлежит прямо и неуклончиво отвечать на все, о чем я буду спрашивать. Задавать вопросы вам не дозволено, — со всей возможной суровостью отвечал Голицын. — Итак, приступим. Как ваше имя?

— Елизавета, — не замедлилась с ответом пленница.

— Кто ваши родители?

— Не знаю.

— Сколько вам лет?

— Двадцать три года.

— Какой вы веры?

— Я крещена по греко-восточному обряду.

— Кто вас крестил? Где вы провели детство? Кто смотрел за вами?..

Вопросы следовали один за другим, и «всклепавшая на себя имя» отвечала четко, без задержки. Князь Голицын выслушивал ее историю, даже не подозревая, что именно ему теперь отведена роль очередного (о, их было в жизни этой женщины много!) султана Шахрияра. Да, Шахерезада на ходу сочиняла очередную сказку из цикла «Тысячи и одной ночи»!

Теперь выходило, что она под присмотром няньки Катерины жила в Киле. Оттуда ее в девятилетнем возрасте взяли какие-то незнакомцы и отвезли в Петербург под предлогом встречи с родителями. Однако отправили девочку невесть куда, на персидскую границу, и там поместили под присмотром образованной старушки, которая была туда сослана якобы Петром III. Здесь Елизавета выздоравливала после того, как ее отравили неизвестные люди, а заодно выучилась по-русски, да вот беда — затем забыла родной язык. Через год нянька Катерина с помощью какого-то татарина смогла бежать вместе с воспитанницей в Багдад. Князь Гали, персиянин, перевез девочку в Исфахан, где она получила блистательное (!) образование под руководством француза Жана Фурнье. Именно князь Гали впервые сказал ей, что она законная дочь русской императрицы Елизаветы Петровны. Когда ей было семнадцать, князь Гали перевез ее (через всю Россию, с заездом в Петербург) в Берлин, затем в Лондон. Он выдавал девушку за свою дочь, отчего ее называли принцессой Али, а на европейский лад Алиною. Здесь князь расстался со своей протеже, одарив ее огромной суммой денег и назначив единственной наследницей всех своих баснословных сокровищ. Из Лондона Алина отправилась в Париж, затем в Германию, чтобы купить графство Оберштейн в Голштинии. Здесь ее женихом стал князь Лимбург, однако ради получения бумаг о своем происхождении Елизавета решила приехать в Россию и представиться императрице. Чтобы зарекомендовать себя, она еще заранее через министра иностранных дел Голицына отправила Екатерине записку о состоянии торговых дел между Россией и Персией и предложения по развитию этой торговли. Елизавета мечтала получить титул, который позволил бы ей выйти за Лимбурга, владетельного князя Священной Римской империи. Однако поездка отменилась, потому что Елизавета стала добывать деньги для своего жениха, который собирался выкупить для нее графство Оберштейн. Для этого она решилась ехать в Константинополь, к князю Гали, предварительно побывав в Венеции под именем графини Пиннеберг. Знакомство с Радзивиллом было нужно лишь для того, чтобы заручиться рекомендательным письмом для поездки. Шторм занес ее в Рагузу. Там она ждала султанского фирмана, однако получила анонимное письмо, где было сказано, что она может спасти жизни многих людей, если сделается посредницей при заключении мира между Турцией и Россией. К письму был приложен запечатанный конверт на имя графа Орлова, находящегося в Ливорно.