позицию в литературе. Это такой писатель-путешественник. Бывают писатели с приклеившейся приставкой "фантаст", бывают писатели с обязательным прилагательным "детский", а вот это писатель-путешественник. (При том, я видел у Голованова хорошую добротную прозу — вполне крепкие рассказы, но речь идёт об образе).
Так вот, есть понятие путевого очерка, этнографических заметок, взгляда путешественника на чужую или свою землю.
Там есть эссе о Хлебникове, история про анархистов и Бакунина, и несколько менее мне интересных, по стилю и сути обыкновенных журнальных статей. Журнальные статьи обычные, хоть и прилично написанные, но попали они в книгу, такое впечатление, для увеличения объёма.
А вот у других текстов — особая стать.
Самый любимый мной текст там — рассуждение об Астрахани и о Хлебникове.
Есть и рассказ о Бакунине, введённый в рассказ о том, как современные анархисты приезжают убирать мусор в родовом имении знаменитого бунтаря. Тут надо оговориться, что тема анархизма для автора выходит за рамки этой книги. Он написал жизнеописание Махно, которое недавно переиздано в серии Жизни Замечательных людей — но об этом надо рассказывать особо.
Я только замечу, что никакой романтики анархизма я не разделяю, и всесь пафос поступков Бакунина вызывает во мне глухое раздражение. Но и в этом я обнаруживаю некоторую пользу — благодаря Голованову я имею повод проверить свою память на исторические мемуары, сформулировать для себя и других, что меня раздражает в истории Бакунина и его товарищей.
Кстати, меня посетила при чтении странная мысль (на самом деле она часто ко мне приходит): путешествие и отчёт о нём всегда связан с деньгами. И нет ничего в тексте более стилистически маркированного, чем денежные суммы. Деталь, казалось бы пошлая, да вот удивительно, как она намертво привязывает пространство к историческому времени. "Зубы блестят золото, в глазах пробегает электрическая искра. Ты только взгляни на него, пассажир третьего класса "Б", взгляни и не таись больше: разве есть кому дело до того, что ты лишнюю тысячу вёрст размачиваешь свой сухарь, сидя в тёмном углу общенародного плацкартного трюма на койке без постели? Грызи свой сухарь смело, команде тьфу на тебя и на твои сто тридцать две тысячи, которые ты сэкономил, таясь в тени и путаясь меж пассажирами".
Прожив на свете какой-то отрезок последних лет, можно вспомнить-догадаться, что такое 132.000 рублей. Но именно догадаться-вспомнить.
Это вроде прогонов на ямских лошадях. Догадываешься что к чему, а число всё равно режет глаз. Есть параллельное место у Сологуба в "Тарантасе": "- Намедни, — продолжал, улыбнувшись, смотритель, — один генерал сыграл с ними славную
штуку. У меня, как нарочно, два фельдъегеря проехало, да почта, да проезжающие все такие знатные. Словом, ни одной лошади на конюшне. Вот вдруг вбегает ко мне денщик, высокий такой, с усищами… "Пожалуйте-де к генералу". Я только что успел застегнуть сюртук, выбежал в сени, слышу, генерал
кричит: "Лошадей!" Беда такая. Нечего делать. Подошел к коляске. Извините, мол, ваше превосходительство, все лошади в разгоне. "Врёшь ты, каналья! — закричал он. — Я тебя в солдаты отдам. Знаешь ли ты, с кем ты говоришь? А?" Разве ты не видишь, кто едет? А? Вижу, мол, выше
превосходительство, рад бы, ей-богу, стараться, да чем же я виноват?.. Долго ли бедного человека погубить. Я туда, сюда… Нет лошадей… К счастью, тут Еремка косой, да Андрюха лысый — народ, знаете, такой азартный, им все нипочем — подошли себе к коляске и спрашивают: "Не прикажете ли
вольных запрячь?" — "Что возьмете?" — спрашивает генерал. Андрюха-то и говорит: "Две беленьких, пятьдесят рублев на ассигнации", — а станция-то всего шестнадцать верст. "Ну, закладывайте! — закричал генерал, — да живее только, растакие-то канальи!" Обрадовались мои ямщики; лихая, знаешь,
работа, по первому, вишь, запросу, духом впрягли коней, да и покатили на славу. Пыль столбом. А народ-то завидует: экое людям счастье!.. Вот-с поутру, как вернулись они на станцию, я и поздравляю их с деньгами. Вижу, что-то они почесываются. Какие деньги, — бает Андрюха. Вишь, генерал-то рассчитал их по пяти копеек за версту, да еще на водку ничего не дал. Каков проказник!..".
Но это лишь деталь, говорящая о том, что в путешествии нечего стыдиться — ни какому-нибудь пустяку, ни мелочной описи копеек.
Однако вернёмся к Uолованову — ему повезло занять это кадровую позицию в литературе — должность-писателя-путешественника, и мне кажется, что он с неё уже не уволится никогда. Он приверчен к этим дорожным обстоятельствам, укрыт медвежьей полостью. Движимый завистью, я нахожу в его письме массу неуместных восторгов, некоторую нервность, вовсе не свойственную мне — путешественнику упитанному и флегматичному, норовящему на каждом повороте вытащить на обочину погребец, протереть фужеры, и раскрыв курицу в фольге, приступить к разглядыванию холмов и долин. Но так это я от зависти.
Голованов В. Пространства и лабиринты. — М: Новое литературное обозрение, 2008. 296 с. (о) 1500 экз. ISBN 978-5-86793-610-5
Извините, если кого обидел.
09 июля 2008
История про сохранение
А вот, кстати, вопрос — не шагнула ли за последний год вперёд технология сохранения Живого Журнала? А то мне это очень интересно.
Сначала была какая-то хрень, чуть не под Нортон (жуткое говно), потом была мода на. pdf (меня эта pdf-штуковина сохранять отказывалась, какие бы манипуляции я не проводил), потом я приноровился сохраняться не помню чем, но, главное, там сохранялись комментарии (правда ворохом в столбик).
Не придумано ли чего нового да удобного?
Извините, если кого обидел.
10 июля 2008
История про Рахматуллина
Два слова про поэтику и метафизику: "Зашибись Зашибись!".
Потому что вышла книжка Рустамушки про Москву. У этой книги примечательная судьба — можно сказать, что автор писал её всю предыдущую жизнь. Мне пришлось наблюдать, как из разрозненных заметок, из наблюдений, сделанных в путешествиях и просто прогулках, через статьи в газетах и журналах, где мысль формализовалось, из экскурсий и докладов, когда она проговаривалась и проверялась на слух, получалась — Книга. Текст этот такой же живой, как и сама Москва — в нём что-то достраивалось, переделывалось, дописывалось — и я убеждён, продолжалось это бы по сей день. Но вот она, эта книга, перед вами.
Что это такое? А вот что — это смесь путеводителя, которым можно пользоваться в перемещениях по Москве, книги для чтения по истории, и, наконец, философского трактата.
Мне, как и многим москвичам, повезло — мы, помня то, как автор рассказывает слушателям, стоя в каком-нибудь переулке, о метафизике места, можем слышать