Как и другие ранние путешественники, Жерве видел кратер вулкана на Флегреанских полях. Похоже, с тех пор они ничуть не изменились. Во всяком случае, те чудеса, которые показывали ему, демонстрируют и по сей день.
Самым фантастическим из всего этого является то, что вулканический ландшафт дал грекам концепцию ада и рая.
По пути туда я, как и положено, нанес краткий визит к могиле Вергилия. Сейчас это очаровательный садик, обсаженный лавром и другими кустарниками и цветами, упомянутыми поэтом. Могила эта находится возле главной дороги к холму Позилиппо. С дороги доносится неумолчный рев тяжелых и легких автомобилей. В саду меня растрогал мраморный бюст, изображавший молодого поэта, с надписью от латинистов американского штата Огайо. Является ли и в самом деле могилой Вергилия масса осыпающегося камня, по сути дела, неважно. Я вернулся на шумную дорогу с ощущением, что побывал в месте, достойном автора «Георгик» и «Энеиды».
Минут через двадцать я очутился на Флегреанских — Огненных — полях. Это название некогда относилось ко всему региону к западу от Неаполя, включая острова Просида и Искья, из-за вулканического характера местности. Я проехал через ворота и купил билет. Ко мне приблизился высокий худой человек, похожий на Мефистофеля. Он стоял в группе гидов, поджидавших туристов. Все гиды держали в руке туго свернутую газету, назначение которой я узнал позднее. Мы пошли быстрым шагом, «Мефистофель» указал свернутой газетой на окружающий ландшафт и быстро заговорил по-английски. Он объяснил, что мы находимся в кратере вулкана, который в давние времена опустился до уровня-моря, но все еще дымит. И в самом Деле: я видел, что кое-где на волю вырываются струи дыма и пара. Сильно пахло серой. Это был знаменитый вулканический кратер Сольфатара. Стояли таблички с надписью «ОПАСНО»: в некоторых местах ходить было нельзя. В других местах земля была мягкой и рыхлой. Тощий «Мефистофель» сказал, что именно здесь греки вынесли идею об аде.
Мы подошли к ужасному пруду с булькающей грязью. Возле одного из фумеролей гид раскрыл мне тайну газеты. Поджег ее и приложил пламя к трещине, издал боевой клич и указал на облака дыма и пара, которые немедленно поднялись из других трещин, даже тех, что находились от нас на расстоянии пятидесяти ярдов. Мы приблизились к гроту, заполненному горячим паром. Я вошел и увидел голого мужчину. У него прилипли ко лбу волосы. Он повернул ко мне воспаленное лицо и по-немецки пожелал мне доброго утра.
— Кто это? — спросил я, когда мы вышли.
— Это — немец, из кемпинга, — ответил гид. — Он принимает паровую ванну.
Чудное объяснение. Пожалуй, я бы поверил и в то, что это — известный обитатель чистилища.
Я спросил о «Гроте собаки». О нем упоминается во всех ранних описаниях Сольфатары. Был рад услышать, что ужасная привычка удушать собак в пещере, наполненной ядовитым газом, объявлена вне закона, хотя, как ни удивительно, такое безобразие продолжалось еще в начале XX века. Джордж Сэндис, который был там в 1611 году, описал, как при приближении незнакомца все собаки бежали в горы, но, очевидно, какие-то бедные жертвы не успевали, и их использовали в качестве подопытных. Животное тащили в пещеру, где через несколько минут оно падало замертво. Затем его бросали в соседнее озеро (сейчас оно высохло). Там собака приходила в себя и убегала прочь, насколько могли нести ее ноги. Иногда до процесса оживления проходило слишком много времени, и собака погибала. Даже такой добрый человек, как Джон Ивлин, описывал это жестокое занятие со смаком.
Я заплатил «Мефистофелю», он с высоты своего роста поклонился и пожелал мне всего хорошего. Я сел в машину и увидел, что он деловито закручивает новую газету-
11
На окраине Поццуоли, бывшей некогда портом Путеолы, я набрел на руины большого амфитеатра. Он третий по величине в Италии после Колизея и Капуи. Здесь еще яснее, чем в Капуе, можно увидеть, как выпускали на арену диких зверей. Переходы и подземные помещения прекрасно сохранились.
Я давно представлял в своем воображении, как животные прибывали на арену. Возможно, их выгоняли мужчины с факелами и пиками, звери выходили сердитыми огрызающимися группами, а может, их выводили поодиночке. В Путеолах я понял, что животных выпускали сразу всех шестьдесят — через люки, расположенные на дне клеток. Звери укладывались полукругом, по тридцать особей с обеих сторон арены. Для кровожадной публики наступал самый волнующий момент: двери люков одновременно поднимались, и шестьдесят львов, тигров и других доставленных из Африки животных радостно выбегали на солнце — выпрыгивали на арену, засыпанную песком и украшенную пальмами. Провинциальный амфитеатр, так же, как и его римский собрат, назывался Колизеем.
Я ехал по Поццуоли, некогда главному порту Рима для торговли с Востоком. Теперь это — оживленный маленький портовый город. В кафе на берегу пил эспрессо и невольно слушал болтовню молодого бармена с приятелем. Они обсуждали киноактрису, родившуюся в их городе. Разговор был похож на один из диалогов Лукиана. То, что люди говорят о других, особенно это касается юношей, Осуждающих молодых женщин, повторяется из столетия 8 столетие.
Пошел к гавани. Вот она с римских времен сильно изменилась, и виной тому многочисленные землетрясения.
Большая часть ее отвалилась и упала в море. Пожилой мужчина сказал мне, что в детстве, до землетрясения, он нырял здесь с другими мальчишками и видел под водой римский мол. Там были огромные бронзовые кольца, к которым когда-то привязывали галеры. Не знаю, в какой степени к этому рассказу примешалось воображение.
Сюда к исчезнувшему молу причалил святой Павел — узник, потребовавший суда у кесаря. Он приплыл на александрийском корабле «Кастор и Поллукс». Судно, перевозившее зерно, как помнят все, кто читал Деяния святых апостолов, доставило его в Путеолы после крушения адримитского корабля у берегов Мальты. Корабль каждую весну привозил в Италию египетскую пшеницу. Суда часто ходили в сопровождении военных кораблей, но «Кастор и Поллукс» шел самостоятельно. Даже по современным стандартам, эти суда были большими. Возле Мальты вместе с апостолом Павлом потерпели кораблекрушение двести семьдесят человек, и все же «Кастор и Поллукс» без труда нашел для них место вдобавок к собственному экипажу и пассажирам.
В одном из писем Сенека живописал египетский флот, перевозивший зерно. Он говорит, что по правилам все суда, за исключением зерновозов, обязаны были убрать топселя при входе в Неаполитанский залив. Только александрийские корабли могли входить на полных парусах, и их было видно с дальнего расстояния. Тут же на берег сбегались толпы, все хотели поприветствовать моряков.