распят и погребен, предан земле, то есть что всё было точно, как описывается в Евангелиях. И, как сказано там же, на третий день могила Его оказалась пуста: Он вознесся и занял положенное Ему место одесную Бога Отца.
Как ни странно, меня не поразило, что накануне я Христа потерял; все высказывались спокойно, пожалуй, даже безразлично: подобный тон вообще был традицией этих встреч. Верует или веровал хоть кто-нибудь из интернатских, понять было невозможно. Говорили не только о Туринской плащанице – разбирались и другие свидетельства историчности Христа, в частности, апокрифы. Какой-то незнакомый мне человек, все ласково звали его Матюша, – кажется, когда в прошлый раз говорили о Толстом, его не было, или я просто не обратил на него внимания, – вспомнил одно позднее и сравнительно редкое свидетельство о Христе – так называемую «Повесть о повешенном». Читали ее из присутствующих лишь двое, и Матюшу наперебой стали просить, чтобы он хотя бы вкратце пересказал сюжет, вообще ввел в курс дела.
Начал он с того, что «Повесть о повешенном» – народный еврейский роман, написанный то ли в X, то ли в XI веке, во всяком случае, именно этим временем датируются самые ранние списки. Книга получилась почти карнавальной по своей жестокости и была некогда популярна, копий сохранилось много. Велика ли ее ценность как источника о Христе – сказать трудно, скорее всего, нет. Большинство считает ее просто антихристианским памфлетом, интерес которого ничтожен. Впрочем, есть богословы, думающие, что она основана на древних преданиях – и тогда, следовательно, частью заслуживает доверия.
История Христа и христианства излагается в повести так: некий молодой и крайне самоуверенный человек, Иисус из Назарета, тайно проник в Святая Святых Храма, где помещался Ковчег Завета, и вынес оттуда талисман; он зашил его себе в бедро, и львы, охранявшие Ковчег, ничего не учуяли. Талисман дал ему силу творить чудеса и побеждать в диспутах самых образованных раввинов. Всё это привлекло к Иисусу сотни и сотни приверженцев, утверждавших, что тот – Мессия, Богочеловек, посланный на землю во искупление грехов человеческого рода. Зачатый непорочно от Святого Духа, Он, на котором нет даже первородного греха, рождением своим изменил мир: если раньше зло на земле множилось и множилось, люди всё больше отдалялись от Бога, то теперь, посланный к ним своим Отцом, Он, как блудных детей, поведет их обратно.
Новая ересь распространялась как пожар, последователи Христа были едва ли не в каждом израильском селении, общины их стали возникать и за пределами Святой земли, и тогда Синедрион, почти не колеблясь, пошел на странный шаг. Он решил чуду противопоставить чудо. В сущности, то было капитуляцией веры, признанием, что она слабее чуда. Такой же талисман, какой похитил Иисус, был передан известному своим добронравием раввину, и скоро он и в чудесах, и в прениях о вере стал побеждать Христа. Почти неправдоподобно быстро ученики нового Мессии от него отшатнулись. Он был брошен едва ли не всеми, схвачен правоверными евреями и после многих унижений повешен. Поэтому книга и называется «Повесть о повешенном», а не о «распятом».
«Так вот, – продолжал Матюша, – Синедрион праздновал победу, но она была пиррова. Смерть Христа воскресила веру в него. И он сам тоже был воскрешен народной молвой. Не было дома, где хоть кто-нибудь не верил, что на третий день после погребения он восстал из гроба и был взят Господом на небо. Вновь воскресшая ересь стала страшной угрозой для той веры в Единого Бога, которую должен был хранить Синедрион; еще хуже было другое: в Христа сразу же уверовали тысячи тысяч иноземцев по всему греко-латинскому миру, и число их росло и росло. Люди окропляли себя водой, принимая крещение, и начинали думать, что они евреи. Со страстью новообращенных они верили, что стали частью избранного народа Божьего.
Никакого учения еще не было, была только вера в смерть и воскресение Христа, Христа, взявшего на себя грехи мира, но никто из его последователей не сомневался, что сделался истинным иудеем. Раввины считали христианство чем-то вроде народной латыни: людям, недавно познавшим Единого Бога, трудно было соблюдать все законы и предписания, и они убедили себя, что в сравнении с верой это не важно. Такое течение было и раньше, но теперь, получив высшую санкцию, оно могло затопить тех, для кого веры без Закона не существовало. Разбухающую словно на дрожжах общину последователей Христа судьи считали варваром в вере и страшились, что она, как волна, захлестнет их. То есть судьи испугались не учения христиан, а их числа. Они испугались того, что христиане даже не подозревают, что у них другая, совсем другая вера, что они евреям – чужие.
Евреи издревле жили среди куда более многочисленных, чем они, язычников, к такому строению мира народ успел привыкнуть и приспособиться; здесь всё было ясно, всё понятно: были евреи и были неевреи – гои, между ними не было ничего общего, в вопросах веры ни те, ни другие не искали ни компромиссов, ни согласий, и эта абсолютная отделенность устраивала всех. Христос изменил мир. Вдруг появилось множество людей, считающих себя евреями, – но сами евреи оказались не готовы признать их братьями. Они чересчур долго жили в изоляции, она успела стать их отличием, их частью, и теперь выходить на открытое место им было страшно.
Евреи хотели возвратиться назад, они требовали от Синедриона, чтобы он увел их туда, где всё было бы по-прежнему и они знали бы, как им жить. Это был голос целого народа, голос всех, кто не пошел за Христом, и Синедрион не мог его не услышать. Раввины долго не понимали, что делать, выхода не видел никто, а христиан тем временем становилось больше и больше, казалось, что вот-вот народ, избранный Богом, растворится и исчезнет среди них. Опасность, угрожавшая евреям, была сильнее, чем даже в годы Вавилонского пленения, это равно сознавали и левиты, и люди земли, и тогда один из младших членов Синедриона, некто Анания, решился и предложил старейшинам следующее.
“Пускай, – сказал он, – два наших самых образованных раввина (имена он назвал, но пока мы их не знаем) уйдут к христианам и из того, что известно о Христе, создадут цельное учение, новую веру так, чтобы каждому еврею и каждому христианину было ясно, что они люди разной, совсем разной веры, что один другому они чужие. Тогда им не останется ничего иного, как разойтись, оставить друг друга в покое, и всё станет на место”.
Неизвестными раввинами, – продолжал Матюша, – были, судя по повести, апостол Петр и апостол Павел. Они поселились в Риме, в специально выстроенной