Читать интересную книгу Фартовые - Эльмира Нетесова

— На те, что тюрягой зовутся, — уточнил Дядя.

— Может, минует нас чаша сия? — поднял глаза к небу Цапля.

— Тебя — быть может. А меня — кто знает? Я вот сегодня странный сон видел. Вроде летел я высоко в небе. Но не птицей, таким как есть видел себя. Легко взлетал и парил над горами, над землей. Внизу красиво все, а мне небо покидать не хотелось. Видно оттого, что никому я на земле не нужен. Никто не ждет, добром не поминает.

— Я тоже часто летал во сне. Пацаном. Как полечу, так и обоссался. Потом меня, приземлившегося, колотили скопом. Чтоб в другой раз на землю не вертался, коль летать захотел, — разоткровенничался Цапля и умолк стыдливо.

— Чего молчишь? Сны ко всем приходят поровну. И ворам, и мусорам, и фрайерам. И даже следчим. Никто, даже самый паскудный пидор, не видит себя во сне козлом, обезьяной иль

еще каким зверюгой. Не бываем и мы во снах волками. Наоборот. Снится доброе, чтоб наяву сердце вовсе не зачерствело. Чтоб не разучились люди смеяться и плакать. Я знавал лихих кентов, какие в жизни слезы не уронили. А во сне плакали, как дети. И матерей звали. Не по бухой. Вот что сон творит с нами. И я чую, что немного осталось мне. Хотел наехать на тебя, а мотор осечку дал. Знать, нельзя тебя неволить. Отваливай. Из общака свою долю получишь. Мое слово. Завтра свидимся. Скажи, где ждать будешь?

— Не надо доли. Сам себе жратву добывать стану, — отвернулся Цапля.

— Гонор не должен голову опережать, — урезонил Дядя.

— Сколько дашь?

— Все твое верну. Без заначек.

— Тогда в три часа у почты, — предложил Цапля.

— Заметано.

— Еще одно, нарисуйся один, сам. Если с кем-то, не жди меня, — предупредил Цапля и спросил — Так ты к Берендею всерьез навострился иль на «пушку» брал?

— Нет, кент, не на «пушку». Мне давно пора к нему. Да и у него ходка днями кончается. Хватит резину тянуть. Пусть возвращается ваш пахан.

— А ты куда? Останешься иль сам по себе, одиночкой? — полюбопытствовал Цапля.

— Как сложится, — вздохнул Дядя. И, тяжело встав, предложил Цапле пройти вперед и покинуть двор первым.

Законник внутренне заледенел. Не с добра пахан расчувствовался. Напоследок. Чтоб на том свете лихом не поминал. Пустит пулю вдогонку. Вот это и станет платой за долгие годы фарта, за откол от «малины».

Законник шел по двору. Как близко и как далеко до ворот! Словно от смерти — к жизни. Придет ли он домой? Принесет ли покупки? Ивановна сегодня впервые отдала ему весь аванс на продукты. Не зная, что спит на тысячах. Поверила. И он не обманул. Ну, что же медлит Дядя? Чего не стреляет? Иль пушка осечку дала? Только бы не оглянуться, не побежать. Это было бы унизительным.

Звякнуло железо. Цапля на секунду задержал шаг. Лоб испариной покрылся. До ворот уже два шага. Фартовый задержал дыхание. Но вот и все. Он на улице.

Цапля почти бежал к хибаре. Там, дома, его заждались. Давно надо было вернуться. Но кто же мог предвидеть встречу с Дядей?

Только подходя к хибаре, Цапля понял происхождение металлического щелчка у себя за спиной. Это пахан закрыл портсигар, подарок жены. С ним он не расставался никогда.

«Наверное, решил перекурить. А может, хотел проверить, не лажанусь ли я? Может, и теперь повис на хвосте и бежит следом, чтоб вызнать мою хазу? — оглядывался Цапля. — Ничего удивительного, что во дворе не пришил. Там ведь и окна имеются. Видеть могли. Не стал рисковать в непроходном дворе, чтобы не оказаться в ловушке. Там его живо за задницу взяли бы. А кому охота рисковать сдури, когда загасить можно тихо и без шухеру. К примеру, у хибары, как только пронюхает», — вздрогнул Цапля от кашля, раздавшегося рядом.

Фартовый невольно шарахнулся в сторону. Прохожий — пожилой, аккуратно одетый человек, — глянув на испугавшегося Цаплю, извинился вежливо. И прикрыв рот платком, ускорил шаги.

Фартовый остановился у киоска. Сделал вид, что рассматривает газеты, сам внимательно следил за всеми, кто шел следом за ним.

Дорого время, каждая минута! Но шкура дороже. Она своя. А больше всего боялся за Ивановну и девчушку. Они стали ему дороже собственной беспутной жизни.

Цапля медленно брел по улице.

«А может, и не блефовал Дядя? Может, и впрямь отпустил на все четыре? Но что ты станешь делать, как прокормишь семью? Как тебя назовет Ивановна? Сожителем. Потому что, даже захоти, никогда не станешь мужем. Засветиться в ЗАГСе не захочешь. А кормиться как? Ну, пока башли есть. Года на четыре с лихвой хватит, если смыться на материк. Но как линять? Ведь ни прописки, ни выписки. Место последнего проживания— тюряга. Профессия — вор в законе. Разряд — мокрушник. Сколько лет? Трудно вспомнить. Легче подсчитать, сколько в ходках отбыл. И кому ты такой нужен? Кто тебя пустит на материк? Первый лягавый схватит за жопу и сунет в конверт. Мол, дальше Сахалина такой мрази расползаться нельзя. Сам- то пережил бы. А вот Ивановна. Ее будет жаль…»

— Солнышко мое, а мы уж заждались тебя. Намучился в очередях? — не укорила, подсказала оправдание баба.

Дядя меж тем шел по городу. Тяжелые мысли одолевали его. Жизнь шла к закату. Немного было в ней светлых минут. Угарные попойки, случайные бабы. Деньги текли меж пальцев, как годы жизни. Думалось, так будет всегда.

Судьба не обходила его удачами. И среди воров его признавали. Но до очередной ходки. Как он выживал в зонах — сам удивлялся. Холод, голод валили не раз. Случалось в бараке отстаивать свою шкуру кулаками. Свои воровские принципы и за

коны защищал больше жизни. И все же приходилось ими поступаться. Обстоятельства и жизнь вынуждали. Не хочешь сдохнуть — считайся с правилами чужой своры. Иначе она сомнет, разорвет на части. Ведь на всякого, даже сильного, находилась более сильная управа.

Случалось, и его били в зонах зэки. Выколачивали спесь, воровской норов. Били за превосходство, за живучесть, за неукротимость и упрямство. Били «президенты» и «бугры». Били работяги. Скопом. В одиночку не решились бы, не посмели.

Сколько раз он умирал на нарах и шконках — счесть невозможно. Ни один зверь, даже самый сильный и свирепый, не вынес бы столько лишений и мучений, отказался бы от этой жизни. Но Дядя был человеком и вором. И судьба, закаляя его, словно готовила для новых, более жестких испытаний. И удивлялась могучему организму вора — гляди-ка ты, снова выжил!

Сколько рубцов осталось в память на теле! Любая собака от удивления сдохла бы. Но они — зримые. А сколько невидимых, скрытных, хранилось в памяти, как в общаке? Этого никто не узнает.

Были ли у него друзья? Нет. Одни кенты-подельники. Им он доверял немногое. Они знали о нем, но не знали его. Они были наслышаны о Дяде ровно настолько, чтоб признать его паханом. Они боялись его. Без Дяди они не рисковали идти на дело. Он был нужен им.

Но пришла старость. Он считал, что и ее одолеет. Но не удалось. Она оказалась сильнее. Но Дядя не захотел признать это. И… стала отказывать удача, а проще — интуиция, силы, выдержка. И посыпались фартовые. А значит, у воровской фортуны тоже есть свой предел. Как набор у отмычки. Кончился— значит, хана… Вышел запал. Дальше — крутит вхолостую, в пустоту.

А ведь недавно Дрозда велел убрать. Тот свою старость быстро почуял. Да не простил ее бывшему кенту.

— У вора не должно быть старости. Он не горшок. Слабым— ни в «малине», ни в жизни нет места, — упорствовал в своих размышлениях Дядя. Он наказывал слабых. Не щадил никого, потому что и его никто не пощадил, ни разу.

Вот только Цаплю отпустил. Единственного, первого из кентов. Да и то за то, что в лихую минуту не бросил во дворе сдыхать в одиночку. Не заложил, не пригасил из страха. Знать, успела баба разбудить тепло в сердце фартового. Выгнала из него зверя. И Цапля сжалился. Один за всех. Первый и, быть может, последний в этой жизни. За всех кентов. Сам бы он, Дядя, случись такое, не пожалел бы никого. Да и с Цаплей не стал бы возиться. Вогнал бы маслину через кепку, чтоб не

слышно, без шухеру. И поминай, как звали. В Цапле, видно, Человек проснулся. На счастье иль на беду? Кто знает, что ждет каждого?

— Дядя! — кто-то уверенно взял пахана за локоть крепкой рукой. Пахан онемел от неожиданности. Яровой… Стоит — как ни в чем не бывало. Словно только вчера виделись. Вот только волос на голове следователя поубавилось, прорезалась седина. Виски так и вовсе инеем обнесло. На лбу, у глаз морщины пролегли.

«Знать, не сладко живется мужику, не балует судьбина радостями», — отметил невольно Дядя.

— Гуляем? — спросил Аркадий Федорович.

— А что мне теперь осталось, если ты со своими мусорами всех кентов накрыл, — ответил Дядя, отдернув руку.

— Не прибедняйтесь. У вас кенты, как у собаки блохи — не переводятся. И где их находите только!

— Как ты — легавых, так я — своих. Всякому дышать надо. Вот тебе, если б не такие, как я, денег не платили б. Значит, тоже с нас кормишься. Свой навар имеешь.