Не успел Никита разрешить эту теорему, ибо утратил вдруг внутреннее равновесие в тот миг, когда пара родственников разделилась у него на глазах. Он знал, что не способен беседовать с ними, когда они вместе, но что делать, если в каждом из них он испытывал невыносимую потребность!
Слава Богу, это буриданово состояние длилось недолго. Светлана завернула за угол, и стало легче. Больница скрыла ее, и он испытал к этой громадине чувство благодарности. Никита дождался, когда мимо его укрытия проковыляет парочка больных стариков, и вышел из туй на тропу. Вышел и, не торопясь, чтобы не выбиться из принятого здесь темпа прогуливания, направился к беседке.
На секунду вспомнил о профессоре, о возможной засаде. Именно на секунду, не больше.
Через тридцать шагов он свернул с основной тропы на боковую, полузаросшую, ту, что вела к отцу. С удивлением отметил, что зачем-то считал шаги. Но это удивление было еще короче, чем воспоминание о засаде.
Каркали вороны в пасмурном сыром воздухе, бледно смотрелись снега вокруг деревянного строения. Расплывчато светились первые электрические окна соседнего корпуса, подчеркивая наступление вечера и нереальность массивной, неподвижной фигуры внутри беседки.
Когда Никита выбрал остаток пути, произошли изменения в наплывавшем видении. Желтое окно заехало за кленовый ствол и лишь слегка напоминало о себе сдавленным свечением. Никита поставил ногу на нижнюю ступеньку и понял, что за ним наблюдают. Может быть, с самого момента появления из зарослей. Два стеклянных неподвижных окуляра. Надо ли это понимать так, что отец ждал его. И именно сегодня. Или это не отец, это подсаженный профессором человек, сейчас он вытащит из под шубы железную штуку с глушителем… Даже для таких диких мыслей было место в голове явившегося.
И он поднялся на ступеньку номер два.
Поднялся и сразу же сказал:
— Здравствуйте!
Сидящий после краткого молчания сказал голосом Савелия Никитича:
— Садитесь.
Скамья, занимавшая весь внутренний периметр беседки, была с подветренной стороны присыпана снегом, пришлось садиться на оттаявшее пятно, оставленное сестрой. Успевшее остыть. Никита положил под себя перчатки.
Савелий Никитич был защищен от небольшого ноябрьского мороза очень хорошо. На ногах валенки, тулуп, на голове шапка, надвинутая до самых очков.
Так что если бы Никита видел своего предка впервые, он бы никогда не догадался о размерах его лба.
Сильное, прямо-таки слепящее волнение не давало Никите заговорить. Да он и не знал к тому же, с чего начать. То ли издалека, то ли прямо с результатов и выводов.
— Вы меня помните?
— Конечно, — бодро, почти весело ответил укутанный член-корреспондент.
— Я хотел…
— Вы в прошлый раз приходили со Светланой. Но сегодня она приходила без вас.
— Я не к ней.
— Она только что была. Вы ее легко догоните, она пошла к выходу.
— Я к вам, Савелий Никитич.
Голос сидящего вдруг сделался больным и испуганно раздраженным.
— Ко мне? Зачем? Только не говорите, что вы мой бывший студент или аспирант, я вам все равно не поверю. И никакую вашу статью читать не буду, и предисловие писать тоже.
Никита обрадовался, что не рискует оправдать худшие ожидания старика. По крайней мере аспирантов он не любит больше, чем брошенных сыновей. Над вторыми он всего лишь смеется.
— Я не аспирант, но я сделал открытие.
— Открытие? — сквозь старческое брюзжание проступила дрожь затаенной радости.
— Да. И большое. Для меня — главное. Дело в том, Савелий Никитич, что я…
— Открытие! Не говорите мне ерунды, молодой человек. Главное открытие?! А вы знаете, что его невозможно сделать. Невозможно!
— Можно! — воскликнул Никита. Ему нравилось, как развивается разговор, но вместе с тем он чувствовал, что радость его отравляется каким-то новым, пока непонятным страхом.
Членкор смачно крякнул и сдвинул шапку, обнажая часть бесконечного лба. Он явно собирался мыслить.
— Я вам сейчас на пальцах докажу, что нельзя, молодой человек. Отвечайте на мои вопросы.
— Да, я молодой человек, и я буду отвечать на все!
— Скажите мне, можно открыть красоту?
— Не знаю.
— Можно открыть свет?
— Не знаю.
— А хотя бы землю? Только не Франца-Иосифа, а вообще землю?
— Не знаю, — в третий раз ответил Никита, все больше тоскуя от того, что полностью перестал ощущать смысл разговора.
— Открыть можно электричество, пенициллин, гамма-лучи, Америку и прочую чушь.
— Можно, — прошептал Никита.
— То-то, — с чрезвычайным самодовольством заметил Савелий Никитич и окаменел, уподобившись временному памятнику.
Сидя на холодных развалинах столь удачно начавшегося разговора, Никита собирался со словами для следующего захода, но его усилия не потребовались, очкастый тулуп заговорил сам:
— Вот вы впали в прострацию, молодой человек, это и правильно и неправильно. Правильно, потому что мои аргументы были убедительны, а неправильно, потому что по-настоящему свободный ум, тем более на закате биологического существования, продолжает дерзать. Должен продолжать. Терзать бастионы абсолютной истины. Вы меня понимаете?
— Нет.
— В том-то и дело, что понять непросто.
— Но вы тоже должны меня понять, Савелий Никитич.
— Зачем?
— То есть как зачем? В том смысле, что я сейчас вам все объясню.
— Не трудитесь, юноша.
— Я не юноша, я молодой человек.
— Не трудитесь, я и так все знаю.
— Все?!
— Все, — кивнул ученый, и скамья под ним мудро заскрипела, — все, и даже более того.
— И что же теперь делать?
— Погодите, погодите. Не надо спешить. Если у меня впереди вечность, то у вас вечность плюс жизнь.
— Разве это жизнь! Но вы скажите мне одно, — приходя в возбуждение, превосходящее лихорадочное, начал было возвышать голос Никита, — я хочу проверить, нет ли ошибки. Путаницы. Я хочу знать, нет ли путаницы.
— О какой путанице…
— Проверить легко. Ответьте на один вопрос, Савелий Никитич, вы помните Калинов?
— Город Калинов?
— А что же еще?
— Безусловно. Если я помню все, то и Калинов, город, тоже. И даже лучше, чем многое другое.
— Ну, слава Богу.
— Богу ли? — поскрипел скамьею старик.
— Но если так, — весь находясь во власти родственной горячки, заерзал Никита, — что вы мне скажете дальше? Ведь я пришел к вам не просто так. Я хочу, чтобы вы сами это сказали. Сами, поймите, это для меня важно!
— Вижу, что пришли. И ничего скрывать не стану. Почти ничего. Кое для каких мыслей все же и сейчас не пришло время. Но начну издалека.
— Из какого еще далека, дальше Калинова не уедешь.
— Будете перебивать, вообще ничего не узнаете.
— Хорошо, хорошо, я долго могу не перебивать.
Савелий Никитич торжественно ввел морозный воздух в обширные легкие, еще дальше по лбу сдвинул шапку и спросил:
— Скажите мне — но подумав скажите — чему равняется число жителей на нашей планете?
— Зачем?
— Да скажите, не стесняйтесь.
— Миллиардов несколько. Три или пять.
Савелий Никитич удовлетворенно хмыкнул, как будто достиг мелкого успеха в разговоре.
— Не в цифрах, не в цифрах, не надо так банально. Есть другой, более истинный счет.
— Какой такой счет? — подозрительно и немного обреченно спросил неаспирант.
Савелий Никитич заекал небом, не открывая рта, — одна из форм академического смеха.
— Слушайте, мыслитель. Количество живущих на нашей планете людей равняется количеству ушедших с нее за время существования человечества. Современные статистические методы дают возможность исчерпывающе это доказать. Во времена Римской империи на планете жило что-то около четырехсот миллионов человек. За две тысячи лет сменилось около ста поколений, если ввести… ладно, не станем сейчас вдаваться в детали, главное, чтобы вам была понятна основная мысль. Понятна?
— Понятна, — рассеянно и растерянно ответил Никита.
— А понятно, какие она дает возможности?
— Кому?
— Да кому угодно! Ведь вы только вдумайтесь, сотни, а может быть, и тысячи лет бесчисленные умы бились над причинами возникновения войн и эпидемий, выдвигая объяснения от экономических до кретинических. И чего же они добились, кроме издевательского смеха в свой адрес?! Ибо они не понимали, что объяснение лежит или глубже, или выше. Я не знаю, есть ли Бог и таков ли он, каким его рисует священное писание, но то, что в мире существует великий регулятор равновесия между миром этим и миром загробным, — несомненно. И главная его забота, чтобы у каждого живущего ныне человека был антипод, человек, живший в какие-то предыдущие времена. Вы следите за моей мыслью, молодой человек?