Читать интересную книгу Новеллы - Андрей Упит

Трижды поклонившись, Аудзеспудур убежал за кулисы и вывел оттуда за руки Спекдайриса и Сниегулите. Восторг и аплодисменты зала усилились. Госпожа Апман трудилась без устали. Она сорвала приколотую к поясу розу и бросила ее на сцену. Но не добросила. Чьи-то услужливые руки подняли цветок с пола и бросили дальше. Поэт наклонился, поднял розу и прижал к губам…

Он победил.

7

Критик Бумбат, грозно постукивая тростью по асфальту, спешил в редакцию.

Нет, он не мог вынести такой тупости, такого варварства, такой художественно-безграмотной чепухи. И дело не в том, что Аудзеспудур не был в числе его друзей, что он два года тому назад по-мальчишески раскритиковал его брошюру о ведущей роли интеллигенции в общественной жизни народа. А потом еще написал глупый фельетон, где неудачно пытался коверкать сто фамилию. Он, Бумбат, стоял выше такого мальчишества. Но чтобы аплодировали подобной… подобной белиберде да еще вызывали автора — этого его совесть критика не могла допустить. Во что же грозит превратиться наша сцена? Что это — обитель искусства или балаган? Храм бессмертных муз или же просто постоялый двор для всякого рода бродячих дилетантов?

До двух часов ночи просидел Бумбат в редакции. Перо его сухо поскрипывало, выводя строчку за строчкой. На стол шеф-редактора он положил четыре полосных столбца для очередного номера. На подобные… подобные явления нужно было реагировать резко и незамедлительно. Во что собираются превратить наш храм муз?

Бумбат плохо спал ночь. Во сне на него нападали псоголовцы, ветреницы, сполохи и разная нечисть. Одеяло с него сползло, он проснулся, дрожа от сквозняка и в то же время весь в поту. Выпил полграфина воды, снова лег, но уже не мог уснуть. Перед глазами у него неотступно стоял Аудзеспудур, нежно прижимавший к губам розу.

Выйдя утром из дому, Бумбат не дотерпел до редакции — купил в киоске свежий номер газеты и заглянул в него. Рецензии сто там не было.

Бумбат так и застыл на месте, прямо у двери аптеки. Что это значит? Куда же девалась его статья? Но в газете было кое-что похуже. Сообщение на десять строк о вчерашнем спектакле, о громадном успехе, чествовании автора и так далее. «Подробная рецензия нашего постоянного театрального критика будет напечатана в ближайшем номере…»

Это, значит, его рецензия — и после такого блефа! Бумбат вскочил в проходящий мимо трамвай. Сейчас он увидит… он узнает… он спросит, что все это значит.

Редактор в явном смущении сидел за письменным столом. Рука его лежала на рукописи Бумбата.

Бумбат, даже забыв поздороваться, ткнул пальцем в газету.

— Прошу объяснить… что это значит? Я требую объяснений.

Редактор почесал ручкой за ухом.

— Видите ли, дорогой Бумбат, так все же нельзя… Я сам был вчера в театре и видел. Пьеса, правда, не бог весть какая, ну, скажем, слишком много лирики, слишком много внешних сценических эффектов, растянутые монологи… Обо всем этом нужно было писать. Но не так, как сделали вы. Вы от нее камня на камне не оставили. Так нельзя.

— Почему нельзя, хотел бы я знать!..

— И вы еще спрашиваете? Вы раздракониваете автора и ругаете публику. И при этом забываете, что автор является сотрудником нашей газеты. Еще вчера мы поместили его стихотворение, посвященное госпоже Э. А. Помните? «Твои глаза — созвездье Ориона, И в звездных снах проходят дни твои…» Прекрасные стихи. Мы уже объявили, что в следующем полугодии будем печатать его новый роман. А вы: «Дилетанты, постоялый двор, гомункулы от драматургии…» Я все эти места подчеркнул. А как вы зрителей разделали! Разве это допустимо? Я сам был там и видел многих уважаемых особ. Даже несколько членов правительства присутствовали. Да кто же после такой статьи станет читать нашу газетку? Ведь наша газета не какой-нибудь социалистический листок!

Глаза Бумбата сверкнули.

— Нет, нет, я не социалист… Нет, нет… — И он оперся обеими руками на стол. — Так вы будете печатать или нет?

Редактор слегка отпрянул и выпятил грудь.

— Позвольте, что за тон…

То, что случилось дальше, вероятно, сам Бумбат предвидел меньше всего.

Откуда-то в его руке оказались большие ножницы для бумаги. Он замахнулся и… ткнул. Острие ножниц вонзилось в рукав редактора и прорезало его.

— Бумбат, вы пьяны!

Редактор вырвал ножницы и положил их на место. Поправил растрепавшиеся волосы, встал. Голос его ни разу не дрогнул.

— Бумбат, если вы пьяны, то пойдите домой и проспитесь! Или, может быть, мне позвать сторожа? Если же вам вообще не нравится у нас — пожалуйста. На ваше место мы найдем другого.

Бумбат засмеялся безумным смехом.

— Значит, вот до чего мы докатились! Значит, критик не может больше прямо высказывать свое мнение! Всевозможные гомункулы от драматургии будут задирать нос, экстравагантные дамы и кучка подкупленных мерзавцев устраивать овации любому графоману, а критик должен молчать. Храм муз превращают в постоялый двор для всякого рода авантюристов…

Редактор осмотрел прорезанный рукав и установил, что повреждения незначительны. Жена заштопает черными нитками.

— Образумьтесь же, Бумбат, прошу вас. Поймите, что так нельзя. Мы не можем так оскорблять известного писателя и издеваться над публикой… Не забывайте, что Аудзеспудур фаворит госпожи Апман, а господин Апман один из издателей нашей газеты. Понимаете ли вы, что это значит? Один из из-да-те-лей!

Но Бумбат в ответ засмеялся еще более трагическим смехом. Схватив со стола перечеркнутую рукопись, он опрометью бросился в свою комнату.

Там он разорвал все четыре страницы своей рукописи на мелкие клочки и бросил их в корзину. Выдвинул ящики стола, выхватил оттуда все рукописи, и свои и чужие, разорвал их и набил ими корзинку. Схватил со стола чернильницу и вылил ее на бумаги. Потом вытащил спички и все поджег…

Когда редактор отворил дверь, комната уже была полна дыма и корзинка с одного бока прогорела. А Бумбат стоял посреди комнаты и смеялся безумным смехом.

Пожар благополучно потушили. Бумбата отвезли в Сарканкалн, потребовались четыре санитара, чтобы с ним справиться.

8

И все это случилось только потому, что в среду на второй неделе мая месяца часов в одиннадцать утра жена часового мастера госпожа Ланкевиц выронила яйцо на тротуар и оно разбилось. И это послужило только началом.

1922

УБИЙЦА РОЗ

В летнем дворце графа Эстергази еще все спят. Даже в нижнем этаже первого крыла, где живут повара, кухонная прислуга и судомойки, уборщицы и прачки, еще не открылось ни одно окно и не было слышно еще ни одного голоса.

Белые мраморные колонны и лестница в шесть ступеней с балюстрадой по обе стороны тускло отливают влагой только что осевшего тумана. Сырыми кажутся и усыпанные белой галькой, пока еще не приглаженные дорожки с редкими вчерашними следами. Густые ветви миртов, округлая крона лавров и стрельчатые листья пальм сверкают от росы. Увивающий зеленую железную ограду дикий виноград чуть заметно парит на Солнце.

Тиса наполовину уже в солнечном багрянце. Виноградники на этом склоне, должно быть, уже зарделись. Тот берег пока еще в сумерках и выглядит темным и холодным. У самой его кромки над водой еще плещется легкая пелена тумана.

Франк Аршалык, садовник графа Эстергази, занимающийся только розами, первым пробудился ото сна. Крадучись выскальзывает он в низкую дверь левого крыла и оглядывается на открытое окно своей комнаты в нижнем этаже. Оно выходит прямо на запад, и солнце туда заглядывает только после обеда. Потому-то он, так любящий солнце, не может по утрам долго спать. Комната кажется ему подвалом с промозглой сыростью. Он уже просил коменданта, обращался даже к управляющему имением, чтобы ему определили квартиру в полупустом правом крыле, выходящем на восток. Он согласен довольствоваться комнатой для прачки или коровницы. Но каждый раз ему отказывали. Во дворце свои традиции, и никто не может их нарушать. Даже сам граф.

Франк Аршалык не сворачивает в узкую платановую аллею, ведущую к оранжерее, куда обычно он отправляется в первую очередь. Он заворачивает за угол — на солнце. На миг приходится зажмуриться от ослепительного света над белыми дорожками и росистыми кустами. За оградой, зеленым высоким полукругом, тянется вокруг дворца парк с различными насаждениями и десятками хозяйственных строений, кажется, что он отражает весь солнечный свет на колонны и белые мраморные ступени. Волной охватывает влажное тепло. И волна эта кажется еще теплее, когда он бросает взгляд в просвет между двумя тополями, где на юго-востоке виден кусочек сумеречного левого берега Тисы с легкими струйками тумана над черной водой.