Они спешились и, отпустив лошадей, устремились вместе с Круазилем, Френуа и еще несколькими рыцарями к одному из домов, продолжая сражаться, потому что их по пятам преследовали мамелюки. Французы отбивались в коридоре, потом во внутреннем дворике, а мамелюки все прибывали и прибывали. И вдруг принц понял, что брата ему не дождаться, что ему суждено погибнуть здесь, вот сейчас, он понял это, почувствовав нестерпимую боль, когда в шею ему вонзилась стрела. Кровь потекла потоком, обагрив голубую ткань джюпона, но он не упал и даже отстранил Рено, который хотел его поддержать.
– Нет! Беги!
– Я? Чтобы я…
– Беги, говорю тебе! Нужно… чтобы король… узнал… и простил меня… Нужно… найти Крест… Ты теперь один… За нами… лестница… терраса…
Рыцари Робера, увидев, что он ранен, встали перед ним, защищая своего господина, и один за другим падали мертвыми. С неслыханным мужеством Робер д’Артуа продолжал сражаться, но его голос хрипел, когда он отдал свое последнее распоряжение:
– Беги! Я приказываю… Королю…
Усилие исчерпало его последние силы, и он упал на плиты галереи, окружавшей внутренний дворик. Рено, не выходя из-под тени этой галереи, сначала спрятался за пальмой, что росла во дворике, снял с себя шлем и бросился вверх по лестнице, а темнокожий победитель в тюрбане, издав радостный вопль, уже кромсал голубую ткань с вышитыми лилиями, чтобы превратить ее в знамя и положить его к ногам Бейбарса. Позже стало известно: военачальник был убежден, что убит сам король Франции, и это отвлекло внимание от остальных, кто еще оставался в этом доме… Дом гудел от восторженных кликов, когда Рено выбрался на площадку, которой заканчивалась лестница. Он оказался вдруг под куполом голубого неба, а под ногами у него теснились плоские крыши сгрудившегося внизу городка, за крышами виднелись башни крепости, а за башнями – лента воды и равнина, на которой вздымались клубы пыли и слышался глухой лязг оружия. Опустив глаза, Рено внезапно увидел смуглого мальчугана в грязной и рваной тунике, тюрбан ему заменяла тряпка, он сидел в углу, обняв тонкими руками большой кувшин.
Рено понял, что спасения ему нет. Сейчас мальчишка позовет на помощь, и все будет кончено. Убить это слабое и беспомощное существо он не мог. Договориться о чем-нибудь – тоже. Держа окровавленный меч между собой и мальчиком, он стал примериваться, намереваясь перепрыгнуть на соседнюю крышу, как вдруг мальчик заговорил на языке Гомера, с которым Рено сроднился во время своей службы Бодуэну.
– Ты, конечно же, франк?
– Конечно, но…
– Пей! Я знаю, тебе хочется пить.
Мальчик опустил ковш в огромный кувшин и протянул воду Рено. Рено не противился чуду, он принял его, потому что и вправду очень хотел пить. Он выпил воду с наслаждением, какого никогда еще не испытывал, и вернул ковшик мальчику.
– Спасибо тебе. А ты кто?
– До того, как я стал рабом, меня звали Василий Леандрос, – ответил он и показал на железный ошейник у себя на шее. – Если ты хочешь поговорить, нам лучше уйти отсюда. Мой хозяин со слугами отправились за добычей, но они вот-вот вернутся.
– А куда мы можем пойти? – спросил Рено, оглядываясь.
– Вон туда, – ответил Василий и, протянув худую руку, показал на небольшую башенку на крыше ветхого серого здания. – Это старинная коптская часовня, ее построили давным-давно, и никто ею больше не пользуется. Но в ее подвале есть подземный ход, он ведет за крепостные стены.
– Тогда что ты здесь делаешь? Если у тебя есть возможность бежать, чего же ты ждешь?
– Я ждал, что вы возьмете город. Хотел посмотреть, как это будет. А теперь пойдем. Нужно спешить. Только попей еще воды.
Рено не стал спорить. Василий тоже напился. Потом встал, подошел к краю площадки и прыгнул на соседнюю крышу, там он пригнулся, ожидая Рено. Рено прыгнул вслед за мальчиком. И так они стали продвигаться к часовне: прыжок, пригнулись, и снова прыжок. Внизу на улицах продолжались бои – раздавались крики, звенело оружие, падали тела. Занятым резней воинам и в голову не приходило взглянуть вверх и посмотреть, что делается на крышах. Два беглеца вскоре добрались до кровли коптской часовни, такой же плоской, как и все остальные. Бегом они добежали до башенки, готовой, казалось, рассыпаться, и в ней обнаружили такую же ненадежную на первый взгляд лестницу. Но только на первый взгляд. Шаг за шагом они погружались в темное, пыльное и прохладное нутро коптского святилища. Купол часовни опирался на четыре массивные колонны, у подножия одной из них уселся Василий и махнул рукой Рено, чтобы тот тоже присел.
– Подождем, пока стемнеет, – сказал мальчик. – Так будет безопаснее. Видишь, там за алтарем вход в крипту, спустимся и пойдем…
– Я все-таки не понимаю: если ты знаешь про этот ход, то почему им не воспользовался?
– Я ждал, пока подрасту. Нам нужно будет приподнять плиту, она слишком тяжела для меня, – вздохнул Василий. – И потом, пока не пришло твое войско, в городе и за его стенами – всюду одни мусульмане, только мусульмане, везде мусульмане. А у меня на шее ошейник раба.
Рено потрепал мальчугана по лохматой головенке.
– Куда пойдешь, когда окажешься на свободе?
– К себе, в Александрию. Мой отец торговал там коврами и имел несчастье не понравиться правителю города, потому что дела у него шли слишком уж хорошо. Его обвинили в воровстве и в убийстве стражника эмира. Отца казнили, а мать, сестер и меня продали в рабство… Я даже не знаю, что с ними сталось.
Голос мальчика дрогнул. Рено, выслушав почти что свою историю, хотел утешить маленького проводника и ласково положил ему руку на плечо. Но почувствовав, как тот напрягся, отвергая его сочувствие, не стал настаивать. Рено уселся на пол, оперся спиной о стену и, набравшись терпения, приготовился ждать. Шум с улицы, доносившийся в помещение через толстые стены, даже здесь звучал пугающе. Забыв, что часовня стала мечетью, Рено начал молиться…
А за городскими стенами вновь разгорелся бой. Едва король Франции со своим войском переправился через канал, мамелюки, справившись с авангардом, с волчьим воем накинулись на него. От лагеря, где располагались арбалетчики под предводительством герцога Бургундского, король был отрезан. Он догадывался о трагедии, произошедшей в городе, и всеми силами старался обуздать беспокойство, понимая, что во что бы то ни стало должен сохранять хладнокровие. Король позволил себе минуту сосредоточения – остановил коня на невысоком холме и осмотрелся вокруг. Раненого Жуанвиля перевязывали в этот миг на берегу канала, и он на всю жизнь запомнил короля-рыцаря. «Никогда, – напишет он много позже, – не видел я более прекрасного всадника. Он был выше всех смертных в золотом шлеме с короной и с немецким мечом в руке…»