— Я занимаю комнату 517 в отеле «Савой». Вы не хотите навестить меня там?
Он подумал о ее длинных, стройных ногах, о том жаре, который ощутил уже в ее поцелуе. К тому же это, наверное, поможет Джефу и Шелби, если он переспит с Клементиной. Немного покраснев, он лукаво улыбнулся ей:
— Конечно. Я с удовольствием навещу вас, но сначала я должен поработать с Шелби.
— Часов в девять, скажем?
Груди ее трепетали от напряжения, и она, не задумываясь, приоткрыла для него свои губы. Поблизости от этой боковой, отходящей от дороги тропинки никого не было, и леди Клем отбросила всякие предосторожности.
— Поцелуйте меня, дорогой!
Бен повиновался, и почти тотчас же они услышали скрежет колес по гравию. Подняв глаза, они увидели Консуэло, герцогиню Мальборо: она правила коляской, где восседала величественная пожилая дама — Луиза, герцогиня Девонширская.
Клементина застыла от ужаса.
— Я… Увидимся позже, — шепнула она. — Уезжайте! Когда Бен уехал, она направила свою, прекрасную серую кобылу к коляске; сердце ее колотилось.
— Надеюсь, вы не станете бранить меня! Герцогиня Девонширская взглянула на девушку сквозь очки.
— Бранить вас? — повторила она ледяным тоном. — Я бы лучше посоветовала вам обдумать ваше решение выходить замуж за Эйлсбери, пока еще не слишком поздно. Уверяю вас, люди женятся очень надолго.
Консуэло, наследница Вандербильта из Америки, посмотрела на нее прекрасными, грустными глазами, но ничего не сказала. Ее не переставали терзать воспоминания о ее собственном печальном замужестве, к которому ее буквально принудила ее мать, — можно даже сказать, что она продала ее. Если бы Консуэло осмелилась открыть свои потаенные мысли, то объяснила бы Клементине, что никакие суммы денег, ни положение в обществе, ни высокий титул не могут удовлетворить потребностей сердца женщины.
— Боюсь, мне пора, — сказала леди Клементина. — У меня важное свидание.
Она уже направилась в сторону Керзон-Гейт, когда юная герцогиня Мальборо окликнула ее:
— Будьте осторожны, Клементина…
Слова эти отдавались в ее мозгу, когда она подъехала к воротам и передала лошадь дожидавшемуся ее груму. Рядом, пофыркивая, стоял «Рено», за рулем которого сидел прежний кучер ее отца, и леди Клементина быстро уселась на заднее сиденье. Через несколько минут автомобиль остановился перед фамильным особняком Эйлсбери, величественным зданием восемнадцатого века, окнами выходящим на Сент-Джеймс-сквер.
Джеф тоже только что подъехал и выходил из своего «мерседеса». Он подошел поздороваться с леди Клементиной и проводил ее в дом вдовствующей герцогини Эйлсбери.
— Я целый день пытался найти вас, чтобы мы могли поговорить наедине, — сказал он. — Однако, полагаю, вы были заняты уроками верховой езды?
— Новости разносятся быстро.
Она воспользовалась случаем намекнуть ему на те отношения, которые, как она подозревала, существовали между Джефом и Шелби.
— Похоже, вы завели этот роман, чтобы иметь сведения о поведении мистера Эйвери.
Взглянув на него, леди Клементина увидела чуть изогнутую бровь, как бы говорившую о том, что он допускает такое предположение.
Новый герцог Эйлсбери, был изысканно одет в темный костюм и крахмальную рубашку, выбранные специально, чтобы угодить своей матери. Когда они вдвоем вошли в вестибюль особняка, он пробормотал:
— Не выношу всей этой напыщенности. Я лишь уповаю на Бога, что мне никогда не придется жить здесь.
— Люди уже ждут от вас этого.
— Вы знаете, — озорно шепнул он, — мне совершенно наплевать на то, чего ждут от меня люди.
Она кивнула, предчувствуя уже, о чем он хотел поговорить с ней. Присущая ей гордость и оскорбленное достоинство боролись в ней с горьковато-сладостным чувством облегчения. Может быть, Бен был и прав, говоря о чудовищном смещении ценностей аристократии? Что, если и правда есть другие пути к счастью? Джеффри, кажется, в это верил.
Вдовствующая герцогиня приняла их в своей излюбленной гостиной, невероятно холодной и чопорной, с ее окнами с лиловыми шелковыми занавесями, голубовато-серыми стенами и потолком, покрытым искусной лепниной с мертвенными, льдистыми оттенками лимонно-желтого, голубого и лилового. По обеим сторонам серого мраморного камина высились двери, украшенные желтыми фронтонами. Джеф так не любил эту комнату, что подумал даже, не нарочно ли его мать выбрала ее.
— А, вот и вы, дети, — приветствовала их Эдит Уэстон. По-прежнему в трауре, она была в платье из плотного черного крепа, с отделкой из тусклого темного янтаря.
Дворецкий Уистлер, которому, по мнению Джефа, было лет сто, не меньше, подвел молодых людей к креслам, стоявшим напротив кресла ее светлости, у камина. Появился столик на колесах, с чаем, булочками и другими закусками к завтраку. Когда все было расставлено, слуги удалились, закрыв за собой двери.
Вдовствующая герцогиня оглядела своего сына сквозь стекла очков, висевших у нее на шее на черном шнурке.
— Джеффри, поскольку ты сам назначил нам это свидание, я не стану начинать с разговора о свадьбе. Я ценю твою воспитанность — ты пришел ко мне сам, не требуя, чтобы я ехала к тебе. Должна ли я собраться с силами и подготовиться к удару? — Она бросила на леди Клементину отчаянный взгляд. — Он никогда не приносит мне хороших известий.
— По-моему, тут чертовски жарко, а?
Он встал и подошел к окну, прежде чем мать успела предупредить его, чтобы он не ругался.
— Так вот: нет никакого смысла кружить вокруг да около, и ничего тут нельзя ни поделать, ни изменить, так что лучше я сразу выложу все, как есть.
— Конечно, — отозвалась леди Клементина.
— Если бы я думал, что это известие может разбить ваше сердце, Клементина, то непременно бы сообщил вам об этом наедине… но я знаю, вы не любите меня. — Он перевел дыхание. — Вы знаете, я хорошенько поразмыслил над помолвкой, которую затеяли наши родители, и решил, что это неверный шаг для нас обоих.
— Так я и думала! — воскликнула герцогиня. — Леди Твидстрейтен спрашивала, не было ли у Джефа какой-нибудь травмы, что он всегда и во всем действует наперекор. Может быть, это случилось, когда нянюшка отошла за своим кружевом, и ты упал со ступеньки в детской. Если бы только она была жива, я могла бы подробнее порасспросить ее о возможных последствиях!
Джеф не выдержал:
— Какая чушь, мама!
Он отошел от окна и остановился за своим стулом, глядя прямо в ее смятенные, растерянные глаза.
— Если бы вы с отцом подождали, пока я вырасту, чтобы самому принимать решения, а не устраивали за меня мою жизнь, когда я был еще в детской, мне бы не пришлось противоречить тебе теперь.