Читать интересную книгу Повести. Рассказы - Лу Синь

— О'кей!

Беседа в этом духе длилась долго. Сановники с исключительным вниманием выслушивали всех, а под конец попросили ученых совместно написать челобитную, к ней же — ежели возможно — присовокупить подробное изложение мер по ликвидации последствий бедствия.

Затем посланцы вернулись на корабль. На следующий день они не работали и не принимали посетителей — как было сказано, из-за дорожной усталости. На третий день синклит ученых пригласил их подняться на самый высокий пик полюбоваться причудливыми формами старых сосен. После обеда они все вместе отправились на дальний склон горы удить желтых угрей и так развлекались до самых сумерек. На четвертый день было объявлено, что утомленные обследованием сановники не выйдут на работу и не будут принимать посетителей. К вечеру пятого дня был вызван представитель простого люда.

Простолюдины начали выбирать своего представителя еще четыре дня назад, но никто не хотел идти — все ссылались на то, что им никогда не приходилось общаться с чиновниками. Тогда большинство порешило, что пойдет тот, у кого на лбу шишка, поскольку он уже имеет опыт общения с чиновниками. От этого известия шишка, совсем было притихшая, опять заныла, как будто в нее воткнули иглу. Плача, он твердил одно: чем быть депутатом, лучше умереть! Толпа окружила его и целыми сутками читала ему мораль: он-де пренебрегает общественными интересами, он-де себялюбивый индивидуалист, которому нет места на земле Цветущего Ся.[345] Те, кто погорячее, уже сжимали кулаки и тыкали их ему под нос, требуя, чтобы он принял на себя вину за потоп. А ему до смерти захотелось пить и спать, и он подумал: чем помереть здесь, на плоту, уж лучше рискнуть и пожертвовать собой ради пользы общества. Героическим усилием воли он на четвертый день заставил себя дать согласие.

Все хвалили его, причем несколько молодцов ощутили легкую зависть.

Наутро пятого дня все спозаранку выстроились на берегу в ожидании повелений начальства; туда же притащили и депутата. Действительно, со стороны сановников последовал вызов. Тут у депутата задрожали колени, но он вновь набрался величайшей решимости; набравшись же решимости, он дважды зевнул во весь рот и с воспаленными глазами направился на правительственное судно, не чуя под собой ног и как бы плывя по воздуху. Как ни удивительно, стражники с секирами и воины в тигровых шкурах не стали ни бить, ни ругать его, а прямо привели в главную каюту. В каюте лежали шкуры медведей и баранов, висели луки и стрелы, стояло много ваз и кувшинов — словом, у него зарябило в глазах. Придя в себя, он огляделся и увидел, что на возвышении прямо перед ним сидят два дородных сановника. Присматриваться к выражению их лиц он не посмел.

Один из сановников спросил:

— Ты и есть представитель народа?

— Они заставили меня подняться к вам, — ответил он, не отрывая глаз от лежавшей на полу барсовой шкуры с узором, похожим на листья полыни.

— Ну, как вы там?

Депутат ничего не ответил, поскольку не понял вопроса.

— Живете-то как, ничего?

— Спасибо вашей милости, пока ничего… — Он подумал еще немного, потом добавил тихо: — Кое-как выкручиваемся, живем помаленьку…

— Еда есть?

— Есть… листья, водоросли…

— И этим можно питаться?

— Почему же нельзя, мы ведь ко всему привычные, едим и это. Только народ начал портиться, иные сорванцы крик поднимают; ну, мы им, окаянным, и даем взбучку.

Большие господа рассмеялись, а один из них сказал другому:

— Парень-то прост!

Обрадованный похвалой, парень осмелел и затараторил дальше:

— Мы всегда что-нибудь да придумаем. К примеру, из водорослей лучше всего варить пустой «малахитовый суп», а из листьев вяза — «дворцовый бульон». Кору с деревьев нельзя обдирать целиком, нужно часть оставить, — тогда на следующий год опять вырастут листья, можно будет собрать урожай. А ежели, молитвами вашей милости, мы сможем наловить желтых угрей…

Но сановникам явно наскучило слушать: один из них дважды кряду широко зевнул и прервал его излияния:

— Вы бы все же сообща составили челобитную и присовокупили бы к ней предложения о ликвидации последствий бедствия.

— Но у нас никто не умеет писать, — растерянно сказал представитель народа.

— Вы не умеете писать? Не хотите развиваться, иначе это не назовешь. Ну, ладно, принеси нам образцы вашей пищи.

Делегат вышел из каюты, испытывая одновременно и страх и радость, пощупал то место, где была шишка, и незамедлительно передал распоряжение господ всем, кто находился на берегу, на деревьях и на плотах. От себя он громко добавил:

— Это пошлют самому высокому начальству, так что делать надо чисто, аккуратно и красиво!..

Все сразу засуетились: кто промывал листья, кто нарезал древесную кору, кто вылавливал мох — буквально с ног сбились. Сам же депутат стал распиливать доски, чтобы сделать шкатулку для петиции. Две дощечки, обструганные особенно тщательно, до блеска, той же ночью отправили к ученым на вершину горы, чтобы те сделали на них надписи. На той, которая должна была служить крышкой шкатулки, попросили написать пожелание «жизни долгой, как горы; счастья бескрайнего, как море». Вторую дощечку депутат хотел оставить на своем плоту в память о столь лестном для себя событии и написать на ней: «Зал простодушия». Однако ученые согласились сделать лишь одну надпись — с пожеланием долголетия и счастья.

3

К тому времени, когда два тучных сановника вернулись в столицу, один за другим начали возвращаться и остальные обследователи, не было только самого Юя. Несколько дней сановники отдыхали дома, а затем коллеги из Департамента водного хозяйства в складчину устроили прямо в департаменте пышный банкет по случаю их благополучного возвращения. Билеты на банкет были трех видов: «Счастье», «Благоденствие» и «Долголетие», причем за самый дешевый приходилось платить по пятнадцать больших раковин.[346] В этот день, как говорится, колесницы текли, как река, и влекли их кони-драконы; еще не упали сумерки, а главные гости уже собрались, и во дворе зажгли светильники. Аромат мяса и рыбы, поданных на треножниках, достигал стражников, стоявших у ворот, и они то и дело глотали слюну. Трижды наполнились и опустели чаши, и тогда сановники принялись описывать виденное ими по пути в пострадавшие от наводнения края: белоснежные цветы тростника, золотистую глинистую воду, жирнейших угрей, нежнейшие водоросли и многое, многое другое… Слегка захмелев, они извлекли собранные для них образцы народной пищи. Образцы были уложены в изящные деревянные шкатулки с надписями на крышках, сделанными либо в стиле триграмм Фу Си,[347] либо в стиле Цан Се,[348] который «исторг слезы у беса». Все первым делом стали любоваться иероглифами, пустились в споры, чуть не подрались, но в конце концов решили отдать пальму первенства надписи «Счастье в стране и в народе спокойствие»; во-первых, ее с трудом можно было прочесть, так сильно веяло от нее стариной, а кроме того, текст пришелся весьма кстати и заслуживал быть занесенным в анналы истории.

Когда закончилось обсуждение этого исконно китайского вида искусства, вопросы культуры отошли на второй план, и собеседники занялись исследованием содержимого шкатулок. Единодушное восхищение вызвала искусная форма лепешек. Дальше, однако, мнения разошлись — тут, по-видимому, сыграло роль изрядное количество выпитого вина; некоторые, вкусив лепешек из сосновой коры, восхваляли их чистый аромат, изъявляя готовность завтра же повесить на крюк свои чиновничьи шапки и уйти в отшельники, чтобы насладиться ничем не запятнанным счастьем. Те же, кто отведал печенье из листьев кипариса, нашли его грубым и горьким, царапающим язык; как нелегко приходится, сказали они, государю, который вынужден вместе с подданными переносить подобные тяготы.[349] А еще несколько человек бросились к ним и попытались отнять надкушенные лепешки и печенье; они объяснили при этом, что скоро состоится благотворительная выставка, и если от экспонатов останутся одни объедки, выйдет конфуз.

Возле департамента вдруг поднялся шум. Группа парней в рваной одежде, с почерневшими от загара лицами, прорвалась через линию заграждений и вторглась в помещение. Стражники прикрикнули на них и преградили путь, скрестив свои сверкающие копья.

— В чем дело? Не видите, кто идет? — вздрогнув от неожиданности, воскликнул шедший впереди высокий, худой и очень нескладный мужик.

Попристальнее вглядевшись в сумеречную мглу, стражники почтительно вытянулись, подняли копья и пропустили парней, задержав лишь догонявшую их запыхавшуюся женщину в халате из домотканого темно-синего полотна, с ребенком на руках.

— Вы что, не узнали меня? — спросила она изумленно, утирая кулаком пот со лба.