Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

Вскарабкавшись по Святой лестнице и спустившись с нее, паломники семенили к приземистым башням ворот Азинара, чтобы оттуда отправиться к церкви Санта-Кроче-ин-Джерузалемме. Сальвестро и Бернардо тащились вместе со всеми, задерживаясь, чтобы разглядеть изображения рыб, вырезанные на внутренней стороне новенькой чаши для святой воды. Затем вместе с несколькими молельщиками они снова устремлялись в путь, поднимались на приземистый холм и через ворота Маджоре добирались до церкви Сан-Лоренцо, одиноко стоявшей на труднопроходимом выгоне и соединявшейся с городом лишь муравьиной колонной молельщиков, устало тащивших к ней свои посохи, кресты, а порой и друг друга, ибо у самых ворот стояла шумная таверна. Предстояло обойти вокруг монастыря, и затем наставал черед церкви Санта-Мария-Маджоре. Шаг паломников к этому времени замедлялся, и полчища оборванных торгашей, следовавших за ними и готовых продать все, от птичек в клетках до воды, наконец оживлялись, поскольку бредущие искали любого предлога, чтобы дать отдых ногам.

По выходе на Авентинскую дорогу город оставался слева, а справа жилища и надворные постройки вскоре сильно редели, и за ними не было ничего, кроме полей, немногочисленных садов и причудливых развалин. Вдоль этой дороги паломники растягивались, и самые медлительные или изнуренные, выдумывая ту или иную отговорку, забирали все левее и снова исчезали в городе. Длинный пологий склон вел к церкви, до которой пилигримы обычно добирались, громко крича и театрально махая посохом, так, словно взошли на Альпы, а не на приземистый бугор Эсквилина. Этим восхождением пользовались как предлогом для того, чтобы передавать по кругу мехи с вином, хлопать друг друга по спинам или возносить причудливые молитвы за то, что им удалось выжить. Однако гимнов теперь не распевали, и Сальвестро был рад хотя бы этому. На вершине холма стояла церковь Санта-Мария-Маджоре.

Это могла быть церковь Сан-Джованни-ин-Латерано, или Санта-Кроче, или даже одна из маленьких часовенок, которые роятся рядом с большими церквями, словно старый собор взорвался и вокруг церкви, которая его заменит, оказались разбросанными его изувеченные капеллы; это могло быть одним из невзрачных деревянных сооружений, возле которых останавливались монахи, чтобы воздать хвалу за благополучие своего путешествия. Бернардо всегда входил внутрь. Сальвестро взирал на массивные стены, вперялся во тьму, царившую внутри, время от времени до него доносились обрывки мелодий или завывания хора… Когда они оказались у церкви Сантиссими-Апостоли, то его внесло внутрь напором толпы, и он оказался скорее на разнузданном карнавале, нежели в церкви. На протяжении же всех их последних вылазок он ждал снаружи, и любопытство его все возрастало, пока они не взошли на Эсквилин и он не сказал Бернардо, что в эту церковь они могли бы заглянуть и вместе, если тот не против. Тот, конечно, против не был.

Огромная колокольня словно сбрасывала с небес камни, колотившие по тарану, направленному в неф. Когда звонили колокола, звук громом раскатывался по пустотелому стволу колокольни и взрывался внутри церкви. Паломники затыкали уши и что-то кричали друг другу, но Сальвестро молча стоял рядом с Бернардо, не глядя ни на огромные колоннады, шедшие вдоль каждой из сторон нефа, ни на мозаики, украшавшие стены, ни на разноцветные мраморные плиты пола. Когда все остальные устремились в часовню, где стоял вертеп, Сальвестро обнаружил, что рядом с ним нет никого, кроме Бернардо, и что взгляд его устремлен во мрак под крышей. Подводный свет просачивался сквозь узоры резных мраморных окон и пробивался в обширные пустоты, простиравшиеся высоко у него над головой. Потом, когда свет достигал потолка, он, казалось, становился живым, напитываясь новой силой от того, обо что ударялся там, потому как потолок был сделан из золота.

Сальвестро медленно перемещался, поворачиваясь на каблуках и следя за кружащимся над ним полотнищем света. Из изгибов и выпуклостей своды образовывали калейдоскопическую мозаику, в которой присутствовали и бриллианты, и похожие на ятаганы вкрапления. Пылающее солнце, раздобревшее в послеполуденном зное, разбивалось на осколки, натыкаясь на твердый мрамор. Пробивавшиеся внутрь его лучи настолько слабо ударялись о яркие панели, словно бы сам воздух оказывал им сопротивление. Сальвестро виделись металлические чешуйки тяжелой брони, и, захваченный этим видением, потерявшись в нем, он чувствовал себя подвешенным в нефе, не смотрящим вверх, но прицепленным за подошвы и готовым вот-вот упасть головой вперед к тускло отблескивающему дну, находившемуся под ним. Все вокруг казалось вязким, и скрыться было совершенно некуда. Огромный золотой зверь вздыбился над своими владениями. Он снова оказался запертым в бочке, снова падал в Винету…

Когда они выбрались наружу, монах, стоявший у дверей, поведал им, что потолок в этой церкви покрыт самым первым золотом, доставленным из Нового Света, но Сальвестро не было до этого никакого дела, и с тех пор он по возможности избегал римских церквей, предпочитая бродить вдоль суматошных причалов, где лодочники принимали на борт пассажиров и их кладь, покрикивая друг на друга и борясь с причудливыми течениями и водоворотами Тибра. Им довелось видеть, как пошел ко дну мул, как под мостом Честио опрокинулась лодка, до краев загруженная бутылками, которые затонули в мгновение ока. Несколько человек остановились понаблюдать, как кувыркаются темные силуэты, устремляясь к белому песку речного русла, а затем скрываются с глаз, словно вода там текла над слоем жирной сметаны. Один из наблюдателей сказал своему сотоварищу, что так же быстро исчезают груды камня с накренившихся барж, — он сам видел. Песок, выстилавший русло Тибра, вполне мог поглотить весь Рим.

Запасы сольдо, хранившиеся у Сальвестро, постоянно перекочевывали к трактирщикам, чьи таверны выходили на набережную, а те в обмен давали толстые ломти осетрового филе, жилистую курятину, крепкие вина из Кампаньи с привкусом черной смородины, тарелки пареной брюквы и моркови. В итоге внутренности Сальвестро и Бернардо разжижались, а кровь в голове вскипала, как в котелке. Их охватывала лихорадочная дрожь, а кишечные колики заставляли жалко опускаться на корточки. Как-то раз Сальвестро с грехом пополам прикинул, что если они будут и дальше есть, как короли, то вскоре сделаются безденежными, как крестьяне, и после этого друзья перешли на рыхлые хлебцы, вымоченные в жиденьком овощном бульоне, пресные кашки из муки крупного помола или растертые бобы и турецкий горох, а также пиво, после которого мочились, как лошади. Солнце, казалось, день ото дня взбиралось все выше. Томительные послеполуденные часы представлялись необозримыми пустынями зноя.

Улицы пустели, когда паломники, священники и коренные горожане скрывались в палаццо, хижинах, лачугах, биваках, наспех сооруженных из жердей и мешковины. Сальвестро и Бернардо искали себе прибежища в римских развалинах. К югу и востоку скученные городские кварталы разрежались и разжижались: зернохранилища, конюшни и окруженные высокими оградами дома расплывались по независимым течениям и взгромождались на огороженные участки земли. Нити улиц постепенно расплетались, уступая место странным руинам: огромным каменным глыбам, массивным прогнувшимся стенам, покосившимся колоннам и аркам. Дальше и сами руины начинали собираться в оголенные блокгаузы, небольшие амфитеатры, лишенные крыш храмы. Плющ и колючий кустарник выдалбливали в известковом растворе точки опоры для ног. Там и сям карабкались козы, и обалдевшие от выпивки Сальвестро и Бернардо, бродя в поисках тени, медленно осознавали, что наиболее массивные из этих развалин, устоявших перед медлительным насилием времени, служат пристанищем не только для них.

Сальвестро почувствовал, что за ними следят, задолго до того, как следившие позволили себя увидеть. Бернардо же грузно тащился рядом, не замечая слабых шорохов и почти беззвучных шагов, которые все время покалывали ему уши либо сзади, либо сверху. Ему вспомнилось то время, что он сам провел в лесу, на протяжении долгих часов по-своему выслеживая чужаков и наблюдая за тем, как нарастает их беспокойство, когда до них доходил факт его незримого присутствия, — их реакция доставляла ему своеобразное удовольствие, свидетельствуя о том, что он таки существует, что он не ничто. Теперь роли поменялись. То была их пятая или шестая вылазка в этот кажущийся пустынным мир, и слепящий зной клонящегося к вечеру дня повалил их наземь, после чего Бернардо быстро уснул в тени изогнутой колоннады, а сам он чувствовал себя отупевшим и вялым. Их соглядатай возник внезапно и просто, не приблизился, не появился, не выпрыгнул из какого-нибудь потайного места.

На нем были одни лишь лохмотья, обмотанные вокруг чресл, тело так и лоснилось от грязи, а свалявшиеся в колтуны жесткие волосы доходили до плеч. Лицо ничего не выражало, и он не издал ни звука. Потом, когда Сальвестро стал с трудом подниматься, соглядатай подался назад, повернулся и был таков. Сальвестро протер глаза и, дотянувшись до плеча Бернардо, стал его расталкивать. Жесткий свет так и пылал, отражаясь от пыли, выбеливая камни и землю. По обе стороны от них простирались ряды многоярусных арок, тени внутри которых были чернее дегтя. Сальвестро смотрел на арки, а потом наружу, и его ослепляло солнце; если же он делал наоборот, то его слепила тьма, таившаяся между колоннами и под сводами. Цикады то стрекотали, то умолкали, то начинали стрекотать снова. Он щурился и вслушивался, но ничего не услышал, а потом оборванец вернулся.