Читать интересную книгу Иван Кондарев - Эмилиян Станев

Он ворвался в дом к Христине, словно за ним гнались, с треском захлопнул калитку и до смерти напугал ее мать внезапным появлением и взволнованным видом. Старуха притворилась, что только сейчас поняла, каковы отношения между Костадином и ее дочерью, заплакала и пошла к мужу в мастерскую, чтобы поделиться с ним радостью. Костадин сообщил им свои пожелания относительно того, когда и как должна произойти помолвка, в следующие несколько дней закупил все необходимое и, предоставив женщинам распоряжаться, целиком отдался своему счастью. Целых два месяца мучили его домашние неурядицы и особенно опасение, что жениться ему придется совсем не так, как он мечтал. Ему было чрезвычайно важно, чтобы свадьба прошла торжественно, с соблюдением старинных обрядов и обычаев, как это принято у людей, уважающих таинство и чистоту брака. Жениться как попало, без родных, и не привести жену к себе, в дом своего отца, а пойти жить к ней было бы для него позором и несчастьем. Он хотел пережить все, что переживали в такие вот решающие моменты его деды, для которых торжественность и святость брачного обряда были прочной основой всей их семейной жизни.

— Давай поедем со мной в горы. Мне все равно нужно побывать у наших испольщиков в селе Равни-Рьгт. Да и поохотиться можно будет, — предложил он как-то Христине, когда та выразила желание погулять за городом.

Христина согласилась, и на следующий день, часов около пяти утра, Янаки остановил коляску у ворот Христининого дома.

Христина вышла в высоких ботинках, в стареньком пальто и с зонтиком. Костадин сидел в коляске, зажав в ногах двух черных гончих с рыжими подпалинами над глазами. Поводки их были привязаны к железной раме облучка.

Увидев в утреннем свете ее порозовевшее от удовольствия лицо, радостную улыбку и веселый блеск глаз, Костадин передал Янаки лежавшее у него на коленях ружье и стал усаживать Христину в высокой неудобной коляске с такой озабоченностью, словно это было невообразимо трудной работой.

Сиявшие от гордости бондарь и его жена проводили их до ворот. Коляска тронулась, и две лошади, убранные бубенцами и лентами, наполнили улицу звонким цоканьем подков.

— Отодвинься немного, чтобы собаки не путались у тебя в ногах. И держи ружье между нами — пусть тебя охраняет, — сказал он, подавая Христине свою двустволку с блестящими, словно серебро, стволами.

— Коста, у них ведь, наверно, блохи, — смеясь, сказала Христина.

— Я их купаю в реке, но блохи есть. Без этого нельзя. Смирно, Арапка! — воскликнул он и шлепнул собаку по лоснящейся спине, чтобы заставить ее лечь у него в ногах.

Христина покачивалась на неудобном сиденье, застланном шерстяным ковриком. Собачьи хвосты хлестали ее по ногам, и она то и дело поглядывала на Костадина, беззвучно смеясь. Коляска походила на большую громыхающую люльку. Оглушительно стучали по неровным камням железные шипы, скрипел пересохший корпус, дребезжало ведро, привязанное к задней оси, и весь этот треск, звон и визгливый скрип какой-то цепи перекрывал ритмичный стук лошадиных подков, как будто стремясь подчинить себе все остальные звуки. По обеим сторонам улицы весело мелькали спящие дома, закрытые лавки, дворики, и Христине в этой высокой коляске чудилось, что она летит.

От всего сердца радовавшийся счастью Костадина Янаки надел толстую коричневую фуфайку. Голову он обвязал платком, концы которого трепыхались на ветру, как крылья бабочки.

Когда коляска выехала наконец из города, грохот стал тише. Лошади неслись по крутому шоссе, ведущему в горы, и Янаки, положив кнут, повернулся на высоких узких козлах и весело улыбнулся седокам. Бельмо на правом глазу придавало его лицу неприятное, почти страшное выражение.

— Летом без блох нельзя, барышня, — сказал он, продолжая разговор. — Собака, бывает, и захочет поесть, да не всегда может, а блохи ее завсегда едят… Погодка-то не больно подходящая для охоты, бай Коста. Чуть-чуть только росой прибило. А еще говорят: с успенья — пыль, а с рождества богородицы — грязь.

Христина, продолжая улыбаться, недоуменно посмотрела на Костадина.

— Доморощенный философ наш Янаки. Только пословицами и говорит да учит детей всякой чертовщине, — сказал Костадин и вынул часы из-под сафьянового патронташа.

— Что дедка знает, тем и ребят пугает. Дети, бай Коста, удивляются всему, а взрослые больше всего сами * себе.

— Погоняй, погоняй, и так опаздываем, — сердито ответил Костадин. Опасение, что они прибудут к месту охоты слишком поздно, не давало ему покоя и портило настроение.

Янаки замолчал и занялся лошадьми, однако подъем был крут и коляска по-прежнему еле тащилась, скрипя и покачиваясь на выбоинах.

Солнце еще не взошло. Роса синевато поблескивала на вытоптанной скотиной стерне, на белой, словно иней, паутине, прилипшей к помятому бурьяну, на кустах бузины и чертополоха, на растрепанных бурых верхушках кукурузных стеблей. Ущербный месяц еще виднелся на ясном небе, едва заметно светилась утренняя звезда. Пьянящие запахи вянущей травы, холодной пыли и коровьего навоза смешивались с резким запахом лошадиного пота. Стая диких голубей пропорхнула над шоссе и внезапно исчезла, словно растаяла в опаловой глубине гор. В кошаре близ дороги еще спали овцы. Две большие лохматые овчарки молча и свирепо ринулись за коляской. Янаки попытался отогнать их кнутом, а гончие подняли яростный лай.

Испуганная овчарками, которые то кидались на лошадей, то ощеривали пасти совсем рядом, Христина прижалась было к Костадину, но тот отстранил ее, властным, сердитым движением выхватил у нее из рук ружье и грозно закричал на кутающегося в бурку чабана, который уже спешил к ним, отзывая своих собак.

Овчарки отстали, но гончие никак не могли успокоиться, и Костадин пинками заставил их замолчать.

— Хлестни-ка посильнее Дорчо! Зажирел черт, везти не хочет. Хлестни его, не жалей. Так мы и к полудню не доберемся! — крикнул он.

Янаки хлестнул коней, и коляска понеслась быстрее по гладкому, все еще крутому шоссе.

— На этом месте я всегда злюсь, когда еду в повозке. Перед охотой я обычно немного нервничаю, ты не пугайся, — сказал Костадин и быстрым движением погладил Христину по щеке, как ребенка. В этой ласке было что-то пренебрежительное, и Христина почувствовала себя задетой. «Неужто охота важнее меня?»- подумала она и отодвинулась в угол. Боязнь, что весь день Костадин будет так же сдержан и что все мечты и надежды, которые она возлагала на эту поездку, не осуществятся, омрачили ее радость. «Последнее время, — раздумывала она, — он что-то стал холоден. Раньше все звал гулять за город, а сейчас, когда я почти его невеста, боится лишний раз меня поцеловать и старается не оставаться наедине. Непременно потребую у него объяснения». И не зная, рассердиться ли ей сразу или подождать более удобного момента, Христина стала украдкой рассматривать Костадина, как рассматривают малознакомого человека. Неуверен ость в том, что она будет с ним счастлива, снова овладела ею. «Может, я просто еще не знаю его как следует?»- спрашивала она себя, и прежнее доверие готово было отступить перед новыми сомнениями.

Но эти горькие мысли рассеялись, когда крутой подъем остался позади и Янаки вдруг остановил взмокших, тяжело дышащих коней. Христина и не заметила, как они оказались на перевале. Отсюда шоссе сбегало вниз. Внезапно наступившая тишина заставила ее очнуться и вздрогнуть. Янаки посвистывал лошадям, Костадин молча смотрел вокруг.

На востоке горы окутывал золотистый туман, переливавшийся серым и лиловым, и эта сложная игра света, казалось, заставляла горы трепетать от наслаждения. Справа, в затененной, глубокой, как пропасть, котловине зеркально поблескивала заводь какой-то речушки. Южные склоны холмов опоясывало белое, безлюдное шоссе, то и дело легко и весело прячась в вековых, уже поредевших дубравах. За холмами синела горная цепь, незаметно переходящая в изрезанное оврагами взгорье, напоминающее складки гигантской мантии, спускающейся к голой волнообразной равнине, на которой раскинулся К. Взглянув на эту равнину, казавшуюся такой безобразной по сравнению с горами, Христина вспомнила свои мысли и поспешила отвернуться — вид гор бодрил душу и непрестанно напоминал о чем — то бескрайнем и величавом. Сомнения перестали ее мучить. Она еще никогда не бывала здесь, красота открывшейся панорамы поразила ее, и она вдруг почувствовала страстное желание как можно скорее оказаться в этих голубых ущельях, обещающих радость и счастье.

— Коста, как красиво! — замирающим голосом произнесла она и взяла Костадина за руку.

Костадин повернулся к ней, и Христину поразило выражение его лица. Строгое, застывшее, словно маска, оно в то же время, казалось, излучало какое-то сияние. Увидев в глазах Христины восторг, Костадин улыбнулся и пристально взглянул на нее. Христине показалось, что своим взглядом он хочет ей что-то внушить.