на свое создание чужими глазами.
Небо – чистый кобальт, пользовавшийся популярностью у язычников. Облака похожи на обрывки мыслей. Они отражаются на неподвижной поверхности лагуны. Фламинго неторопливо перебираются через песчаную отмель или спят, согнув ноги под острым углом. Манцинелловое дерево похоже на сидящую на корточках бабу-ягу из детской сказки. С кончиков ее пальцев капает яд.
Финн присаживается на корточки рядом со мной и нерешительно дотрагивается до рисунка, но акрил сохнет так быстро, что мазки уже ничем не смазать.
– Диана, – наконец говорит Финн, – это… Я и не знал, что ты умеешь рисовать вот так. – Он указывает на две маленькие фигурки, такие крошечные, что их легко не заметить, если рассматривать картину не слишком внимательно. – И где это место находится?
Я не отвечаю. Мне и не нужно этого делать.
– Ох! – вздыхает Финн, поднимаясь, отступает от комода на шаг, затем еще на один, пока не находит в себе силы улыбнуться. – Ты, оказывается, прекрасный художник, – заключает он, пытаясь придать своему голосу легкость. – Что еще ты от меня скрываешь?
Перед тем как лечь спать, Финн возвращает комод на прежнее место, так что нарисованная мной лагуна оказывается повернутой к стенке, спрятанной подальше от глаз. Я не возражаю. Мне нравится осознание того, что у этого предмета мебели теперь появилась тайная сторона, о которой никто не догадывается.
Финн засыпает почти сразу после того, как его голова касается подушки. И немудрено – он вернулся домой после очередной сорокачасовой смены. Он прижимает меня к себе, словно ребенок – мягкую игрушку, некий талисман, который призван защитить от монстров их обоих.
В первую нашу совместную ночь Финн, проведя рукой по моей коже, сказал, что на самом деле человек никогда ни к чему не прикасается, поскольку все состоит из атомов, которые содержат отрицательно заряженные электроны. А одноименные заряды отталкиваются друг от друга. Это означает, что, когда мы ложимся в постель, электроны, составляющие наше тело, отталкивают электроны, составляющие матрас, и в результате мы парим над ним на бесконечно малом расстоянии.
Помню, я тогда провела рукой по его груди и спросила:
– Значит, нам только кажется, что мы лежим на матрасе?
– Нет, – ответил он, после чего взял мою руку и поцеловал ее, или мне так показалось. – Это просто работа мозга. Нервные клетки получают сигнал о том, что электроны какого-то постороннего тела подобрались к нам достаточно близко в пространстве и времени, чтобы взаимодействовать с электромагнитным полем человека. А мозг, интерпретируя этот сигнал, сообщает нам о том, что мы чего-то коснулись.
– Ты хочешь сказать, что все это понарошку? – С этими словами я села на него сверху. – Вот почему девушкам не следует встречаться с учеными.
Он положил руки на мои бедра и ответил:
– Мы все живем в своих маленьких мирах.
– Приглашаю тебя в свой, – сказала я и позволила ему проникнуть в себя.
Сейчас я чувствую тепло, исходящее от Финна, и шершавость его кожи, прижатой к моей. Я закрываю глаза. Но, даже прижавшись к нему, я представляю, что нас разделяет стекло.
Мое горло в огне, грудь словно бы придавило наковальней. Я чувствую на себе чьи-то руки, тянущие меня куда-то, заставляющие меня лечь на живот, а затем бьющие меня по спине между лопатками. Глаза словно бы покрыты пленкой и щиплют, а под ребрами давит невыносимо. «Дыши!» – приказываю я себе, но приказ умирает в вакууме.
Меня переворачивают на спину. Вдруг чья-то рука давит мне на лоб и зажимает нос. Что-то прикрывает мне рот. Волна жаркого воздуха надувает меня, как воздушный шар. Остатки сил я направляю на то, чтобы вновь перекатиться на живот, и плотина лопается. Я кашляю, и меня рвет соленой водой, от чего горло горит, а живот и бока сводит болью. Я кашляю, наконец откашливаюсь и делаю сладчайший, чистейший глоток воздуха.
Измученная и обессилевшая, я падаю на спину и внезапно чувствую шероховатость песка, острые края камней, тепло крови, струящейся из пореза на губе, жар солнца. Прядь волос упала мне на лицо, но у меня нет сил отодвинуть ее.
Внезапно кто-то убирает волосы с моего лба, и тут же яркий свет, слепящий мне прямо в глаза, тоже пропадает. Меня, словно крыло, накрывает чья-то тень.
Диана.
Я заставляю себя открыть глаза и вижу склонившегося надо мной Габриэля, мокрого насквозь. Его руки обхватывают мое лицо, а когда его губы расплываются в улыбке, меня тянет к нему, словно мы сшиты невидимой нитью.
У меня все болит, а он – словно солнце, на которое я не должна смотреть, но не могу отвести от него глаз.
– Dios mío![68] – произносит Габриэль. – Я думал, что потерял тебя.
Кофе. Я вдыхаю его запах. Я глубже зарываюсь в одеяло, но вскоре чувствую теплую руку на своем плече. Чувствую, как кто-то целует меня в затылок.
Я вылезаю из-под одеяла. Меня переполняет какой-то неведомой радостью.
Я откидываюсь на подушки. Финн протягивает мне кружку, я обхватываю ее руками, чувствуя тепло и прочность керамической поверхности.
Но внезапно, ко всеобщему изумлению, я начинаю рыдать.
Глава 14
– Что ты сказала Финну? – спрашивает меня Родни по FaceTime два дня спустя.
– Правду, – отвечаю я. – Ну или что-то вроде того.
Он приподнимает бровь:
– Девочка моя…
– Я сказала, что мне приснился кошмар, и я боялась, что не проснусь.
– Хм… – кривится Родни. – Это как если бы ты купила вибратор и сказала, что это массажер для шеи.
– Во-первых, это ты купил мне вибратор на день рождения, потому что ты придурок. А во-вторых, что еще я могла сказать Финну в ответ на вопрос «Что это такое?»? «Я подумала, что так будет веселее»?
Я смотрю, как очаровательная племянница Родни, малышка Кьяра, ковыляет к нему с игрушечной чашкой для чая.
– Садись! – велит она, указывая на пол.
– Хорошо, малышка. – Родни плюхается на ковер и скрещивает ноги. – Клянусь Господом, если мне придется устроить еще одно чаепитие, я сойду с ума!
Кьяра окружает Родни мягкими игрушками и куклами.
– Просто… я уже пыталась ему объяснить, – продолжаю я. – Я сделала, как велела мне доктор ДеСантос. Я составила распорядок дня и стараюсь его придерживаться. А поскольку я целыми днями не выхожу из дому, то мне остаются лишь уборка и готовка. Теперь каждый вечер Финна на столе ждет обед.
– То есть ты добровольно, в одиночку, попрала права женщин и отбросила их на пятьдесят лет назад? Вау! Ты, должно быть, страшно собой гордишься.
– Единственное отличие того дня от череды точно