уже совсем за подобного себе держать. А он эвон как!
Правда, и Ласта сама сильно сдала. И даже не из-за появившейся в результате ранения худобы или осунувшегося лица. Раньше-то она была, по местным меркам, мегакрасотка, и прекрасно это понимала. Оттого и ходила этакой павой да королевишной, «а глянет — рублем одарит», как писал классик. А сейчас — суетливая, сгорбленная, глаза побитой собаки.
Тут ведь тоже, как в обезьяньей стае, — понижение статуса сразу отражается на внешнем виде. И вчерашняя королевишна сегодня бродит по стойбищу с поджатым хвостом и угодливо скрюченной спиной. Не, как-то грустно на это все смотреть.
— Эй, Ласта, ты чего руку не приходишь лечить, самому к тебе ходить приходится? — спросил я ее делано строгим голосом, изображая этакого доктора Айболита. И пожалел об этом: она вся сразу сжалась, будто я ее пнул, а глаза еще более затравленными стали. Все-таки в этом мире стать калекой — это конец. В лучшем случае хватит сил самому сдохнуть, а в худшем — будешь влачить свои дни, доедая объедки за другими и получая пинки. — Ну-ка, садись рядом, я смотреть ее буду, — резко сменил я тон на ласковый и заботливый. — Не болит?
— Не-е-е, — она аж головой замотала. — Хорошо все, зажило уже. — А в глазах тоска и безнадега.
Рана и правда уже затянулась. Вообще, местные либо выздоравливают очень быстро, либо быстро ласты склеивают. Потому как генетический отбор тут почище, чем у породистых лошадей или редкопородных собак у Нас.
Только у Нас отбор этот искусственный, а Тут — из десятка рожденных младенцев до собственных детей доживает едва ли один, зато ну очень здоровый и сильный. А у нас вытягивают всех больных да квелых, и те свои болячки потомкам передают сразу вместе с таблетками, рецептами лекарств и координатами «очень хороших врачей, которые обязательно помогут».
— Ну-ка пальцами пошевели, двигаются? Хреновенько, но двигаются. (Знать бы еще, куда в плечо копье засадить, чтобы и пальцы плохо двигаться начали. Вернее, теперь знаю «куда», не знаю только, чего там при этом повредилось и как это лечить). — А рука сгибается?
Она попробовала, кой-какое движение в локте наметилось, но нормально согнуть не получилось. Тогда взял и, внимательно глядя ей в глаза, согнул руку сам. Так, от боли не морщилась, значит, вроде сгибаться ничего там не мешает, просто не получается.
М-да, а рученька-то у этой Лга’нхиевой экс-любви почище, чем у иного мужика в Моем мире. Такая не то что коня на скаку остановит, такая коня в форточку горящей избы запихает, сколько бы он копытами не упирался и не отбрыкивался. И как Осакат вообще осмелилась с такой теткой в разборки лезть? Кстати, Осакат меня точно прибьет, если я ее персональную вражину на прежние позиции верну. Или сделать ей услугу? Да, пожалуй, стоит!
— Нормально, — с безграничной уверенностью, которую не чувствовал ни на йоту, заявил я. — Все нормально с рукой будет, даже лучше, чем раньше! Я Осакат одному колдовству научу, «физиотерапия» называется. Ты теперь у своего костра только ешь и спи, а на лодке плыть к нам приходи — Осакат будет тебе руку лечить. А вечером будешь опять к своему костру возвращаться, — добавил я уже не столько для нее, сколько для всех остальных. — Может, не сразу, но все восстановится. А еще, впрочем, это я тебе потом скажу. Это тайная штука, ее только ты да Духи должны будут знать.
Ласта расцветала, словно роза, снятая ускоренной съемкой. Вроде только-только передо мной сидела сгорбленная, махнувшая на себя рукой старуха. А тут шлеп! И уже опять королевишна в глазах мелькнула. Это хорошо. Да и у Лга’нхи вдруг взгляд как-то резко изменился. Может, не такой уж он и гад толстокожий? Может, просто, понимая, что Вождь не имеет права за счет племени калеку-жену содержать, он и был так с ней холоден, а у самого-то тем временем сердце кровью истекало? Хотя нет, вряд ли. Это же Лга’нхи! Пусть и лучший из всех, но дикарь. И не хрен на него собственные чувства и эмоции проецировать.
— Лга’нхи, а что там Тов’хай-то рассказал? — спросил я друга, переходя на деловой тон.
— Ха! — Его рожа расплылась в довольной улыбке. — Передрались они!
— Сильно?
— Тов’хай в полдень уходил, как ты и велел, — они еще дрались.
— А как, строй на строй или вроде как мы, тогда, в кабаке, когда винца лишку выпили? Помнишь?
— Не знаю. — Лицо моего приятеля отобразило искреннее недоумение вопросом, видать, ему и в голову не пришло интересоваться подобными мелочами. — Тов’хай не сказал. Надо его кликнуть, пусть сам скажет. Эй, Вака! — начал он, обращаясь к сеструхе Ласты, видимо, собираясь отправить ее с поручением.
— Погоди, — остановил я и его, и эту Ваку. — Потом позовем. А то Тов’хай голодным останется.
Собственно говоря, Тов’хай столовался у костра молодняка, хотя уже и удостоился права служить со взрослыми. А любой, знакомый с порядками молодой и вечно голодной стаи, без труда угадает о царящих там нравах. Каким бы героем (а он ведь реально герой) Тов’хай нынче ни был, а в кругу друзей клювом не щелкай! Не успел к общему котлу — спи голодный!
Вопрос питания и расквартирования вообще был неоднозначен и плохо продуман. Я поначалу предлагал кормиться из общего котла да у одного костра греться. Ан хренушки. Поначалу все уперлось в то, что даже наших самых больших трофейных котлов не хватало, чтобы наварить еды на все племя разом. (Да и появились-то они у нас совсем недавно, а раньше в самый большой котел — едва ли ведро влезало.) Да и закипали эти котлы слишком долго. Пока шести-семиведерные посудины на костре нагреешь, уже и выспишься, если голодное брюхо спокойному сну не помешает. Опять же, греться всем у одного костра не очень удобно. Так что те большущие котлы мы использовали только в особо торжественных случаях. А обычно две-три семьи лучших приятелей разжигали свой костер и готовили отдельно. Думаю, будь у нас побольше котелков, все бы отдельно готовили. Но пока — увы!
И в этом был свой глубокий смысл! Даже при нашем кочевом образе жизни людям был нужен какой-то интим и уединение, чему коммунальное хозяйство отнюдь не способствовало. (Коммуны и у