Читать интересную книгу Том 5. Произведения разных лет - Казимир Малевич

Перед таким миром все наши попытки тщетны, все наши законы бессильны, наши угрозы смешны. Мир мертвый не только представляют собой камни, но мир и людской та же самая мертвая инертная масса, к которой мы, учителя, подходим так же, как и данный архитектор, и так же хотим их них сделать архитектурное произведение, построить их в такую систему, которая бы дала благие культурные их отношения между собою.

В сущности своей мы, учителя с повышенной психической формою видений, одинаковы, разница между нами, как говорит К. Малевич, заключается только в методах, которые привели бы людей к форме нашего представления, а оттуда к действительности. Каждый из нас всегда пытается видеть свою идею и представление реализованн<ыми>, но эта реализация может совершиться только тогда, когда все люди примут нашу идею, или мы заразим все общество своим психозом, ибо только при этом условии возможно достигнуть результатов.

Но опыт нам показывает, что с тех пор как мы начали строить Вавилонскую башню, никаких результатов полезных это стремление не дало, мы только увидели, что истребили множество народа, а также множество материалов, а толку ни на грош. Башня стоит на том же месте, вернее будет если сказать, что и самой башни нетеще, ибо до сих пор неизвестно, какой подвести базис, фундамент, из того ли материала, который идет из мировоззрения материалистического, или <из> идеалистическо-мистического. Невозможность удостоверить прочность того и другого материала вызывает неустанные споры, но башня не двигается с места, не двигается потому, что нет общей психической формы восприятия; отсюда возникают бойни друг с другом, бойни эти имеют целью перебить всех тех, которые иначе себе представляют базис, но вот нам видно… теперь, впрочем, не знаю, видно ли, ибо уже не одна тысяча прошла лет, а перебить друг друга никто не может.

Мы, учителя, можно сказать, сотворили столько бед, что люди до сих пор не могут остановить своей буйство; они думали, что если изобьют камнями, или повесят, или распнут, <то> тем самым избавятся от нас, но это средство никогда не приводило к желанному результату, мы с высоты мертвого мира видим, как яд в разлитой нашей крови заразил кровь других, и они начали страдать нашими идеями.

Не нужно отрицать нам, учителям, и их мудрости, когда они убивают нас, ведь, строго говоря, мы должны покаяться перед народом как перед горами, веками лежащими в покое, ведь они совершенно верно поступают, когда убивают нас, тем самым превращают нас в члены этого мертвого царства, из которого мы хотели выйдти. Да нас и считают, что мы вышли из народа, мы разорвали с ним всякую связь, мы не хотим быть в их мертвом царстве, мы захотели жить.

Но так как мы все же не хотим жить сами, а хотим, чтобы и все жили, то мы внедряемся в это мертвое царство <людей> и укусом своим заражаем последних и из них составляем общество. Таким образом, мы подобны ядовитой змее.

Но, несмотря на все упрямство народа, он все же заражается нашими идеями и переходит в тот план, который бы <мы> желали; мало того, он сейчас <же> из нас делает Бога, а из ближайших учеников наших — святых, и устанавливает из нашего учения мертвое дело; истина наша, в свою очередь, окаменевает и перестает жить. Мало того, на ней вырастает разная мишура, как трава на каменных дорогах, с каждым годом скрывая и равняя эту истину со всем окружающим ее явлени<ем> Мертвого царства.

Таким образом получается то, что мы, а следовательно и эта истина, вышли как бы из народа, т. е. из Мертвого царства, <и> вновь вошли в это мертвое царство. Человек, обуянный истиною, находится во временной стадии своих острых видений, <но> все же возвращается в это вечное Мертвое царство.

Мы, учителя, выходим из этого Мертвого царства вечного сна как лунатики и творим свои дела, зажигаем спящие поселки и творим смятение среди сонных. Нас ловят и сажают в тюрьмы за то, что мы нарушили общественную тишину и правильное дыхание людей, спящих непробудным сном.

Видя на протяжении многих веков одну и ту же историю и результаты, приходится призадуматься над теми истинами, в которых мы видим благое царство; не будем скрывать перед собой того, что, собственно говоря, всякая наша истина и имеет ту же цель — прекращение дальнейшего движения, <то есть мы хотим> прекратить всякое проблематическое движение.

Иными словами сказать, <мы хотим> установить единую точку недвижную, возле которой бы все вертелось в одной раз навсегда установленной гармонии. Для этой цели каждая утвердившаяся истина или, как ее теперь называют, идеология, в старой видит зло, которое однако людям кажется добром.

Поэтому каждая новая идеология создает законы, переступление которых карается разно, смотря по пространству переступления; чем больше переступление по своему пространству, тем ближе к смерти. В этом законе той или другой идеологии, как говорит К. Малевич, и кроется зло для тех, которые переступили орбиту закона, но для многих непереступающих оно есть добро.

Таким образом, зло имеет свою орбиту движения с двумя точками зла и добра, и тоже добро в своем движении становится злом, и обратно. Поэтому согласно теории К. Малевича мы, учителя, совмещаем единое существо в двух образах, скажем, Христа и Антихриста. Это так тесно связано, что разобраться в этом очень трудно.

Допустим, что все счастье человека заключается в его свободе, а мы, учителя-идейники, наоборот, проповедуем ту или другую идею, а это значит, что проповедуем известное мировоззрение с определенной системою поведения <для> людей, приявших <ее или> добровольно по своей глупости, или несильным путем. Своей идеей мы их ограничиваем, мы обозначаем ход их движения и поведения, мы их загипнотизировали, и они проделывают то, что нужно нам.

Я говорю «нужно нам», ибо по существу им, народу, никогда ничего не нужно, как не нужно камням архитектурное их сложение, — ни те, ни другие никогда не поймут того значения, которое мы <им> даем. Но все это, говоря между нами, нужно для нас, мы хотим выстроить мир, виденный нами образ, и для этого нам нужны необходимые материалы, поэтому мы и идем в природу, вырываем с корнем элемент Мертвого царства, обращаем его материю в материал, а потом материалу даем известное оформление, т. е. образ.

В этом Мертвом царстве мы находим разные виды материи, среди которых есть вид, называемый человеком; он, по существу, равен всем другим элементам этого Мертвого царства. Нам, учителям, приходится с необыкновенным трудом обрабатывать эту материю, чтобы ее сделать своим помощником, подручным. Человек для нас самый ценный материал, ибо через посредство его силы все другие силы можно подчинить форме того образа, который мы, учителя, хотим реализовать.

Начинается дрессировка и, между нами говоря, жульничество. Жульничество это, конечно, не зависит от нашей доброй воли, но в этом виноваты сами люди, виновны они в том, что не могут уяснить сущность нашего бескорыстного учения.

Поэтому, чтобы сдвинуть с места это Мертвое царство, мы, растормошив человека и объяснив ему всю нелепость его мертвечины, показав его желанную жизнь вне всякой культуры и просвещения и указав ему на источник света, в котором ему откроется новая светлая жизнь, при этом пустим световые лучи ему в глаза, от которых он нескоро очухается.

Мы постепенно начинаем ему доказывать, что вот в том или другом элементе Мертвого царства лежит клад, и если ты его захватишь, то будешь богат и счастлив. Растравленный и развращенный нашим торгашеским подходом, <человек> бросается с остервенением на эту нужную нам жертву и, будучи неопытен, погибает; тогда за ним идет другой очумелый от нашего учения фанатик и тоже гибнет, и так дальше и дальше, пока не получим опыт, который и поможет нам овладеть кладом. Какой же это клад мы получили? Напрасно наши ученики и верующие в наше учение будут думать, что они получили клад, который их освободит от сна и даст им желанную или даже неизвестную до нас ему свободу30.

Слово «будущее» — магическое слово; главное, оно убеждает всех почти тем, что не все же можно постигнуть сразу, но только через медленное постепенное завоевание установленных целей, преодолевая целесообразность, установленную в прошлом; будущее — это всё для всего, в будущем «всё» достигает совершенства. Это так ясно и неопровержимо.

Никто, конечно, и <не> призадумается <о> том, что ему <только> показалось <э>то <и> что будущее не что иное, как фетиш31, рисующийся в нашем представлении в прекрасных образах, формах и практических и экономических совершенствах. Малевич додумывается до того, что «будущее» есть фетиш, т. е. он уже разоблачает нас, учителей, морочащих голову людям. Это плохо, конечно, потому что от этого один шаг к тому, чтобы сказать, что каждое «сегодня» есть пришедшее и долгожданное то будущее, которое должно принести те воображаемые блага и то совершенство, за которое люди умирали, убивая друг друга во имя наше и во имя наших идей.