этим стояла, вот что я вам скажу. Да только людям с того ни пенни не перепало.
А потом, кажется, в прошлом мае у них случилось очередное собрание. Всех оставшихся работников тоже пригласили. Не приказали, заметьте, пригласили. Все подробности их жизни, вплоть до суммы арендной платы и количества детей, все попало в их записные книжки.
И вот эта вручную отобранная сотня пришла на собрание. Не какой-нибудь митинг во дворе, когда все стоят, а настоящее собрание в зале со стульями, угощением, напитками. Они, бедняги, в жизни такого не видели. Можете себе представить? Мой брат растерялся, так все это было непривычно.
В общем, они собрались, и тогда к ним пришли управляющий с друзьями и начали говорить. Я до сих пор помню рассказ Сидни, и какое впечатление он на меня произвел… Им сказали, что их компания стоит на пороге самого потрясающего и революционного шага за всю свою историю. Подробностей я не помню, но, по словам Сидни, он был в полном восторге, и все остальные чувствовали то же самое. Он сказал, что это было почти религиозное чувство, а от Сидни такое странно услышать, можете мне поверить. Это собрание было похоже на проповеди Сэнки и Муди[18], сказал он. Под конец в зале не нашлось никого, кто не горел бы желанием немедленно отдать жизнь за право там работать.
Миссис Седдон замолчала. Некоторое время она смотрела в огонь и хмурилась.
– Но что они должны были делать? – спросила Салли, не дождавшись продолжения. – После такой-то речи. Вряд ли просто вернуться к станкам и клепать двигатели для паровозов? Руководство объяснило, в чем заключается новый план?
– В том-то и дело, что нет. Не в тот раз. Они лишь толковали о славном будущем, мире и процветании. О великом новом деле на благо всего человечества. Ну, и все в таком духе. И что им гарантируют занятость до конца жизни, и пенсии, и новые дома от фирмы – если они здесь же, на месте, подпишут новый контракт. Ах, да – в обмен на все эти блага (и не только: им еще что-то вроде медицинской страховки предложили) они должны были отказаться от членства в профсоюзе и подписать официальный отказ от забастовок.
Большинство тут же и подписали. Еще в контракте был пункт о неразглашении коммерческой тайны. Не уверена, насколько законно это было, но у них и адвокат нашелся, который все объяснил. И только потом Сидни задумался о том, как странно все это было.
Несколько человек проявили осторожность, и Сидни среди них. Они спросили, можно ли им взять день-два, чтобы подумать. Разумеется, можно, сказал управляющий, мы никого не хотим принуждать. Полная свобода выбора. Возьмите неделю, сказал он, только помните, что вы – лучшие в своем деле, и нам было бы очень жаль потерять вас. Лесть, мисс Локхарт, откровенная лесть.
Мой брат пошел домой и поговорил с женой. Еще было с полдюжины таких же осторожных… но на следующий день почти все пришли и все-таки подписали. Профсоюз пытался протестовать, но что они могли предложить против нового руководства? А потом Сидни кое-что услышал от одного друга из Рабочего литературно-философского института. Прошел слух, что эти люди очень интересуются еще одним местным производством, литейным заводом «Фернесс», и собираются слить обе компании вместе, и это будет великое дело на благо человечества, которое принесет мир и процветание всем на свете – ну, вы поняли.
Понимаете, мисс Локхарт, Синди – пацифист. Не терпит никакого насилия, ни в каком виде. Ненавидит войну. Он был воспитан в нонконформистской вере, как и я, но вскоре после свадьбы заинтересовался квакерами[19]. Членом их общины – или как они это называют, Другом – он так никогда и не стал… Думаю, поэтому новое руководство об этом не прознало, а не то они бы его в два счета выкинули.
Все дело в том, что завод «Фернесс» звучит достаточно невинно, но производят они огнестрельное оружие. Пушки.
Поэтому он сказал, что, нет, спасибо, подписывать ничего не станет. Они его уволили, и с тех пор у него работы нет. Я посылаю ему немного денег время от времени – когда могу себе это позволить. Вот, собственно, и все. Две фирмы слились. Нет больше ни «Фернесс», ни «Уокер и сыновья», а есть «Полярная звезда». А больше я ничего не знаю.
Салли чуть в ладоши не захлопала: вот оно, наконец, недвусмысленное указание на то, чем на самом деле занимается Беллман – артиллерия, вооружения, боеприпасы.
– Вы мне очень помогли, миссис Седдон, – сказала она. – Вы даже не представляете, как ваша информация полезна. Еще только один вопрос: ваш брат упоминал когда-нибудь «саморегулятор Хопкинсона»?
– Если и упоминал, – миссис Седдон задумчиво покачала головой, – я не запомнила. Мы никогда с ним особо не говорили о машинерии. Что это вообще такое?
– Не знаю, но очень хочу узнать. Скажите… а нельзя ли мне поговорить с вашим братом? Где он живет?
– Я напишу вам его адрес. Но… не знаю, мисс Локхарт, возможно, мне не стоило вам всего этого рассказывать. В конце концов, это же не мое дело…
– Никто не брал с вас подписку о неразглашении, миссис Седдон. А даже если бы и брал, сомневаюсь, что это было бы законно. Таких вещей требуют, только если дело пахнет порохом. Полагаю, ваш брат принял совершенно правильное решение, и я хотела бы с ним об этом поговорить.
Хозяйка дома открыла крышку небольшого бюро, обмакнула ручку в чернила и написала на карточке адрес.
– Он сейчас в стесненных обстоятельствах, – несмело проговорила она. – По сравнению с ним я дама состоятельная. Мистер Седдон – ведущий специалист в «Хаусон и Томкинс», это торговцы деревом, так что средства у нас есть. А брат мой уже немолод… Я что пытаюсь сказать… Я ведь из того же слоя вышла, и не забыла этого. Мы были бедны, это да, но в доме всегда водились книги и журналы. По хозяйству, например, и другие тоже… Мы гордились этим, понимаете? Мы уважали ученость. Я всегда уважала, поэтому я и в воскресную школу пошла преподавать. И где бы Сидни был без института, я ума не приложу. Ох, я все болтаю, болтаю… Дело в том, что мне эта история не по нраву, мисс Локхарт. Что-то в ней не то, но в чем дело понять не могу. Вот вам адрес…
Она протянула Салли карточку.
– Вы же будете осторожны, правда? Впрочем, вы свое дело знаете. Я напишу Сидни, дам знать о вас. Но мне и правда не по себе, не буду отрицать. Вы ведь не доведете его