Читать интересную книгу Мао Цзэдун - Александр Панцов

Понятно поэтому, что до октябрьской директивы Сталина коммунисты на местах, в том числе и в Хунани, исходя из общего стратегического курса ИККИ на установление в будущем коммунистической диктатуры, сознательно разжигали пламя братоубийственной войны в деревне. Немалый вклад в провоцирование массовой резни внес своими статьями и Мао Цзэдун, не желавший принимать во внимание, что пауперы и люмпены создавали не менее серьезную, чем «правые» офицеры НРА, проблему для единого фронта.

В итоге в Хунани, где в начальный период Северного похода крестьяне были пассивны и никакой реальной поддержки войскам НРА не оказывали, после установления новой власти начался колоссальный подъем массового движения. Происходил он как раз во многом благодаря подстрекательству коммунистов, пошедших «в народ» делать революцию. (К концу 1926 года в деревнях Хунани вели работу сто десять организаторов-коммунистов и только двадцать гоминьдановцев. Помимо них было и много членов Коммунистического союза молодежи32.) Конечно же коммунистов и комсомольцев на всех крестьян не хватало, но их призывы и лозунги будоражили атмосферу, способствуя подъему стихийного движения даже там, куда коммунисты физически не могли добраться. Все постановления Гоминьдана и уставы самих крестьян о недопущении люмпенов в крестьянские союзы были отброшены. В результате в последние оказались преобразованы многие тайные бандитские общества, такие, например, как «Красные пики» или «Общество старших братьев», всегда наводившие ужас на добропорядочных сельских жителей33. В массовом порядке, целыми деревнями, в союзы записывались и члены бедняцких кланов.

Неудивительно, что «классовые организации крестьян» росли как грибы. Если к июлю 1926 года в Хунани насчитывалось 400 тысяч членов различных крестьянских объединений, то к декабрю — уже более 1 миллиона 300 тысяч34. Воспользовавшись обстановкой, босяки бросились громить дома богатеев, а коммунисты с удовлетворением потирали руки: вот она, классовая борьба в деревне! «В крестьянском движении в Хунани безработные крестьяне представляют собой наиболее бесстрашный и героический авангард, — с восторгом заявляли члены одной из уездных крестьянских ассоциаций, находившейся в руках членов компартии. — Они яростно атакуют эксплуататорские классы, надевают [на богачей] дурацкие колпаки[29], выставляют их на посмешище, заставляют платить штрафы деньгами, едой и выпивкой, избивают [их] и сводят с ними счеты… Теперь феодальный класс объят грандиозной паникой и на весь свет трубит о том, что хунаньское крестьянское движение есть „движение ленивых крестьян“, в котором принимают участие одни негодяи; настоящее же крестьянское движение еще не возникло»35.

Такой же «революционный» подъем наблюдался и в других занятых НРА провинциях. Разгул бандитизма превосходил все масштабы. Особенно ужасными были стычки между бедными и богатыми кланами, когда вырезались целые села!

Теперь же, в декабре 1926 года, надо было все это прекратить. И только из-за того, что политика ИККИ изменилась. Но можно ли было объяснить опьяненным кровью «бойцам революции», что те, кого они считали врагами, — их товарищи и друзья? Да и кто должен был объяснять им новый партийный курс? Те, кто сам не верил во всю эту «либеральную чушь»?

В первую очередь не хотел этим заниматься Мао Цзэдун. Но ему нужны были аргументы для того, чтобы убедить руководство партии, а возможно, и Сталина в том, что курс на отступление перед «правыми» никуда не годился. И он решил обследовать несколько уездов Хунани, чтобы собрать необходимые факты в подтверждение своих радикальных взглядов. «Не провел обследования, не имеешь права голоса», — скажет он через несколько лет по аналогичному поводу, недвусмысленно намекая на то, что иным «теоретикам» не мешало бы поменьше сидеть в кабинетах36.

Занимался он обследованием в течение месяца — с 4 января по 5 февраля 1927 года и в результате собрал огромное количество материала о развитии массового движения в пяти уездах Хунани. Среди тех, с кем он беседовал, были, по его словам, «опытные крестьяне и товарищи, работающие в крестьянском движении». Итогом его работы стал объемный «Доклад об обследовании крестьянского движения в провинции Хунань», который он начал писать в Чанше. Большую помощь ему в обработке материала оказала Кайхуэй, чей вклад в подготовку доклада трудно переоценить. За детьми в это время присматривала няня, которую Мао с женой наняли еще в декабре в связи с отъездом к себе в деревню бабушки Сян Чжэньси.

Мао жил тогда недалеко от центра Чанши, в старом квартале Ванлуюань. Место это было примечательное. Небольшой деревянный домик, который сняла Кайхуэй, стоял на холме, откуда хорошо была видна величественная гора Юэлу, возвышающаяся на другом берегу плавно текущей реки Сянцзян. За такое месторасположение этот квартал, кстати, и получил свое название, означающее: «Парк с видом на гору Юэлу»37. Пейзаж, открывавшийся Мао, мог вдохновить любого поэта на благородные строки о любви и блаженстве. Однако нашему герою было не до поэзии. Его кистью двигали гнев и ярость: иероглиф за иероглифом он писал манифест в защиту аграрной революции обездоленных масс.

«Я увидел и услышал много удивительных вещей, о которых раньше не имел ни малейшего представления», — сообщал он в начале доклада. И тут же формулировал главный тезис: «Думаю, что аналогичные явления имеются во всех провинциях Китая; поэтому нужно как можно скорее дать отпор всяким враждебным выпадам против крестьянского движения и выправить ошибочные мероприятия революционных властей по отношению к этому движению… Скоро во всех провинциях центрального, северного и южного Китая поднимутся сотни миллионов крестьян. Их натиск будет стремителен и грозен, как буря, и никаким силам подавить его не удастся. Они разорвут все связывающие их путы и быстро двинутся по пути к освобождению… Все революционные партии и революционные товарищи предстанут перед их судом, будут испытаны ими и приняты или отвергнуты. Возглавить ли их и руководить ими, стоять ли позади и, размахивая руками, критиковать их или же выступить против них и бороться с ними? Каждый китаец волен выбирать свой путь, но ход событий заставит каждого сделать свой выбор как можно скорее».

Каких же «крестьян» брал под свою защиту Мао? Кого призывал возглавить? «Все это люди, — писал он, — о которых в деревне раньше говорили, что они протоптали до дыр свои туфли, истрепали свои зонты, проносили до зелени свои халаты; их назвали картежниками, азартными игроками; словом, все те, кого шэньши прежде презирали, втаптывали в грязь, для кого не было места в обществе, кто был лишен права сказать свое слово. Ныне эти люди подняли голову, и не только подняли голову, но и взяли власть в свои руки. В сельских крестьянских союзах (самых низовых) — они господа положения и превратили эти союзы в грозную силу. Они занесли свои загрубелые руки над головами шэньши. Они связывают лешэнь веревками, надевают на них высокие колпаки и водят по деревням… Их резкие, беспощадные обвинения каждый день терзают уши шэньши. Они издают приказы и командуют всем. Раньше они были ниже всех, а теперь стоят выше всех; отсюда и разговоры о том, что все перевернулось вверх дном». Естественно более-менее зажиточные крестьяне называли объединения таких «крестьян» союзами «головорезов». Ведь босяки, наводнившие их, всячески издевались даже над небогатыми крестьянами, отказывая им под разными предлогами в приеме в союзы! Вот что сообщал сам Мао: «В обиход вошла поговорка: „всякий, владеющий землей, — непременно тухао; незлых шэньши не бывает“; в некоторых местах ярлык „тухао“ приклеивают даже тем, кто владеет 50 му земли [чуть больше трех га], а всех, кто носит длинную одежду, называют лешэнь». Упоенная беззаконием голытьба не только штрафовала и обкладывала данью всех, кого произвольно зачисляла в «мироеды» и «злые шэньши», но даже избивала тех, кто пользовался паланкинами, а стало быть, по мысли босяков, эксплуатировал труд носильщиков. (Между прочим, паланкины использовали все зажиточные крестьяне и дичжу, когда возникала необходимость в длительном переезде.) Вершили босяки и другие беззакония: вламывались толпами в дома тех, кто побогаче, резали свиней, отбирали продукты, устраивали в домах пьяные оргии и даже, по словам Мао, «подчас врывались на женскую половину и разваливались там прямо в обуви на инкрустированных слоновьей костью кроватях молодых девушек». Разумеется, они не останавливались и перед расстрелами богачей. Дикие размеры приобрело и глумление над святыми местами и объектами религиозного поклонения крестьян. «В местности Байго уезда Хэншань женщины ввалились в храм, — писал Мао, — и уселись там пить вино, и почтенные старейшины рода ничего не могли с ними поделать… В другом месте… бедняки группой ворвались в храм и устроили там такую пирушку, что долгополые господа тухао и лешэнь от страха сбежали».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});