Ситуация усугублялась тем, что в деревнях были очень сильны клановые отношения. Крестьяне жили общинами, внутри которых придерживались прочных традиционных связей. Внутри общины все были родственниками, дальними или близкими, носившими одинаковую фамилию. Часто все, кроме того, входили в одно тайное общество. Разумеется, состояние и доходы тех или иных членов клана были различными, и в общине имелись как крупные собственники, так и бедные арендаторы. Однако подобное обстоятельство обычно не вносило больших раздоров в повседневную жизнь.
Кровнородственные связи крестьян были сильнее их классового сознания. Тем более что своих арендаторов — членов клана богатые общинники не сильно эксплуатировали, сдавая им землю, как правило, на льготных условиях. Нередко бедные родственники имели право даже на выгодную аренду земель, находившихся в коллективной клановой собственности. Пользовались они и протекцией со стороны боевых дружин (так называемых миньтуаней — «народных отрядов»), находившихся на содержании деревенских верхов. А это было особенно важно. И не только при столкновении крестьян с бандитами-люмпенами, но и при острых межклановых конфликтах, случавшихся довольно часто, особенно в тех волостях на юге Китая, где существовало традиционное разделение общества на богатые и бедные кланы. К бедным кланам, как правило, относились патронимии, переселившиеся в южные провинции с севера много веков назад, но так и не ассимилировавшиеся (ни в культурном, ни в бытовом отношениях) с местными жителями. Южане и в XX веке презрительно именовали их хакка (так на диалекте самих пришельцев звучит слово кэцзя — гости). Тем же словом, хакка, называли и всяких других переселенцев. В целом в Китае тех, кто относился к хакка, насчитывалось свыше 30 миллионов человек, но их кланы были разбросаны по большой территории Южного Китая — от Сычуани на западе до Фуцзяни на востоке. Хозяйские кланы (бэньди — коренные жители) не пускали пришлых на плодородные земли, и те вынуждены были жить в горных, мало пригодных для сельского хозяйства местах. Вследствие этого им из века в век приходилось арендовать землю у старожилов, которые, разумеется, не упускали возможности нажиться за счет мигрантов. Четверть же пришлого населения вообще не имела работы. Эти люди либо занимались бандитизмом, либо нищенствовали. Бедность среди хакка была такая, что в большинстве семей даже рис считался деликатесом. Ели его не более трех месяцев в году. Но страшнее нужды было каждодневное унижение. Коренные жители презирали их за многое: за то, что разговаривали на своем диалекте, что женщины их никогда не бинтовали ног[26], а главное — за то, что когда-то, пусть и давным-давно, хакка «предали» свою малую родину. «Уйдя с насиженных земель, они проявили неуважение к памяти своих предков, — рассуждали бэньди. — Как же можно уважать таких людей!» Понятно поэтому, что угнетенные кланы время от времени восставали, и тогда война шла не на жизнь, а на смерть, часто до полного истребления той патронимии, которая оказывалась слабее[27].
Интересно, что при всем этом ни люмпены, ни члены зависимых кланов, как правило, никакого передела земли не требовали. То, к чему они стремились, выражалось в одном слове: власть. Они хотели доминировать, унижать и втаптывать в грязь всех, кто жил хоть немного лучше них. Люмпенов просто не интересовали средства производства, а члены бедных общин были убеждены, что их проблемы можно решить, только поголовно вырезав богатые кланы. В стране не существовало барской запашки; вся земля обрабатывалась самими крестьянами-собственниками либо сдавалась в аренду. В этой ситуации «черный передел» равным образом грозил и издольщикам, и беднякам неизбежным уменьшением того участка земли, с которого они кормились, а то и вовсе его потерей. К тотальному переделу склонялись только нищие пауперы, которые в отличие от бандитов-люмпенов не утратили еще привычку и вкуса к производительному труду. Да и то многие из них, скованные патриархально-клановыми представлениями о жизни, редко поднимали руку на землю дичжу. В лучшем (или, точнее, худшем) случае они присоединялись к люмпенам, нападая на богачей, чтобы разжиться деньгами и пищей.
Люмпен-пауперская опасность, конечно, сглаживала межклановые противоречия, но совсем их не устраняла, и то, что жизнь в Китае не превращалась в беспрерывную войну кланов, объяснялось во многом тем, что у всех крестьян был помимо люмпенов и еще один общий враг — государство. От него, вернее от его налогов, алчных чиновников и милитаристов-олигархов, страдали все: и те, кто владел землей, и те, кто ее арендовал: ведь при повышении уровня налогового обложения собственники земли — налогоплательщики вынуждены были взвинчивать ренту. Ситуация была вопиюща: опираясь на военную силу, милитаристы буквально грабили сельское население. Налоги, в том числе не только земельный, но и десятки дополнительных (на ирригацию, борьбу со стихийными бедствиями и т. д.)[28], росли не по дням, а по часам. А брали их обычно за несколько лет вперед (в конце 1925 года, например, в некоторых уездах Хунани земельный налог был собран уже за 1931 год!). То и дело производились поборы, крестьян заставляли преподносить подарки чиновникам, устраивать для них дорогие застолья, выполнять другие повинности. Беспредел был на руку только той части деревенских верхов, которая в силу родственных или иных каких-либо связей пользовалась покровительством бюрократии и армейских чинов30.
Как видно, проблемы были немалыми, и найти адекватное их решение мог не каждый. Ведь в условиях Китая объективными союзниками коммунистов в деревне (при условии, конечно, если КПК действительно хотела захватить власть в Гоминьдане и стране в целом) были именно люмпены. И Мао, как мы видели, уже давно это понял: не случайно в январе 1926 года он призывал принимать в крестьянские союзы этих «мужественных» людей. Кто-кто, а он-то должен был знать, что в союзы, согласно их уставам, запрещалось принимать бродяг и лиц без определенных занятий. Крестьяне совсем не хотели наплыва люмпенов в их организации, и, идя им навстречу, Гоминьдан даже принял специальные постановления, закрывавшие двери союзов перед «бандитскими элементами». Кстати, люмпены и сами не больно-то стремились в союзы крестьян, поскольку члены последних брали на себя обязательство не играть в азартные игры31. Помимо изгоев общества КПК (если она хотела возглавить массовое движение), безусловно, могла рассчитывать и на поддержку со стороны зависимых кланов хакка. Можно было надеяться и на сочувствие части беднейшего крестьянства, входящего в богатые патронимии, однако здесь требовалась особенно искусная пропаганда. Вопрос, таким образом, для КПК стоял так: либо мы боремся за гегемонию в революции и тогда нам надо натравливать пауперов, люмпенов и бедные патронимии на остальное крестьянство, либо отказываемся от борьбы и подчиняемся Гоминьдану, ведущему войну против милитаристов, но защищающему как права крестьян-тружеников, так и привилегии дичжу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});