Двое слуг Байрона, Тита и Винченцо Папи, кучер, подозревались в попытке убийства и были арестованы. Байрон отправил Тите, который был ему предан и которого он считал невиновным, обед из двенадцати блюд, чтобы он разделил его с другими узниками. Зная, что в Англии появятся самые невероятные слухи, Байрон послал письмо Эдварду Докинзу, британскому поверенному в делах во Флоренции, вместе с копиями показаний англичан, участвовавших в инциденте. Байрон покривил душой, сообщив Докинзу, что не знает нападавшего на Маси, потому что не только Байрон, но и некоторые другие люди знали, что его кучер Папи сбросил сержанта на землю. Однако Байрон собирался защищать слуг любой ценой. Самое нелепое, что Папи допросили и отпустили, а Тита с его устрашающей черной бородой, который имел глупость принести в суд нож и связку пистолетов, был задержан.
Происшествие вызвало еще больший ажиотаж в Пизе, когда Тааффе, который не хотел ввязываться, сказал, что сержант не наносил ему оскорбления, и отправил Докинзу показания, расходившиеся с показаниями других участников. Уильямсу почти удалось добиться примирения, но многие участники кружка отошли от Тааффе и дали ему прозвище Лживый Тааффе или Фальстаф. К концу недели Маси стало значительно лучше, но во дворце Ланфранки уже не было прежнего веселья. Медвин уехал, а Хей 3 апреля отправился в Англию. Шелли и Уильямсы подумывали остаться на лето. Байрон арендовал на летний период, с мая по октябрь, виллу Дюпьи примерно в семи километрах от Ливорно, на холме у залива.
Все это время Байрон не переставал писать. Он убедил Терезу позволить ему продолжить «Дон Жуана». Когда 14 апреля к нему зашли Уильямсы, он признался, что начал шестую песнь. 20-го Сэмюэл Роджерс остановился у Байрона на пути из Рима. Во дворце Ланфранки в это время был Трелони, который спас его от бульдога Байрона, свирепо охранявшего лестницу. Байрон злорадно наслаждался испугом своего гостя и с восторгом подкалывал Роджерса, живописуя ему во всех подробностях свои похождения.
Новости из Равенны о болезни Аллегры охладили пыл Байрона. Гиги отправил к ней доктора Раси. Примерно в то же самое время Клер Клермонт прибыла в Пизу, полная планов вырвать Аллегру из монастыря. Ужаснувшись ее дерзости, Шелли пытался успокоить ее, скрывая присутствие Клер в городе от Байрона. Через три дня Гиги написал, что лихорадка продолжается, и у Аллегры было, по-видимому, легочное кровотечение. Получив первые известия о болезни дочери, Байрон пришел в «страшное волнение», но никто, кроме Терезы, этого не замечал. Он отправил в Баньякавалло письмо с просьбой сообщить ему все подробности. 18-го Аллегре стало лучше, но два дня спустя ее состояние вновь ухудшилось. 20-го она умерла. Монахини были «чрезвычайно удручены», писал Гиги Леге. 22 апреля сообщение о смерти Аллегры пришло в Пизу. Лега предоставил Терезе сообщить новости Байрону.
Тереза попыталась сказать как можно мягче. «Я все понимаю, – ответил он, – больше ничего не говори». «Он смертельно побледнел, и на его лице появилось такое выражение, что я начала опасаться за его рассудок, но он не пролил и слезинки… Целый час он просидел в одной и той же позе, и никакие мои утешения не достигали его слуха… Он хотел остаться один, и я была вынуждена уйти».
Какое бы раскаяние Байрон ни испытывал по поводу того, что не уделял Аллегре должного внимания или отказался последовать совету Шелли и забрать ее из монастыря, – его заслоняло воспоминание о собственных детских страданиях. Байрон желал, чтобы дочь захоронили в месте, так часто ассоциировавшемся у него со «сладостной печалью», в церкви Хэрроу, «где я когда-то мечтал покоиться сам», – писал он Меррею с просьбой все устроить[30].
Всю жизнь чувства Байрона к Аллегре были двойственными. Когда она умерла, ей было всего пять лет и три месяца. Порой он видел в ней продолжение себя, восхищался ее умом и красотой и был польщен, что все вокруг обожали ее. Но Байрона охватывало отвращение, когда поведение и нрав Аллегры отражали его собственные, менее приятные черты, и тогда он хотел, чтобы она была подальше от него. Он пришел еще в больший ужас, когда узнал в ней ее мать. Как метко заметила маркиза Ориго, «…он постоянно испытывал чувство обиды, несправедливое, но вполне естественное, по отношению к своей другой дочери, с которой не мог видеться. Маленькая Аллегра ехала в его экипаже и сидела у него на коленях, но лишь день рождения Ады был записан в его дневнике, портрет Ады стоял на его письменном столе, и он постоянно говорил об образовании и будущем Ады».
Оставалась неприятная обязанность сообщить о смерти Аллегры Шелли. На следующий день Байрон написал: «Этот удар был сильным и неожиданным… Не знаю, есть ли мне в чем упрекнуть себя относительно моего поведения, намерений и чувств к дочери». Байрон еще не знал, что Клер уже в городе. Шелли поспешил отправить ее в Леричи, где его семья и семья Уильяме искали летний дом. Они устроились во дворце Магии у залива и только потом сообщили Клер о смерти Аллегры. Она приняла это известие спокойнее, чем они предполагали, но дала волю своим чувствам в гневном письме Байрону, обвиняя его в плохом отношении к себе и ребенку. Байрон отправил письмо Шелли. Больше всего на свете он мечтал забыть обо всем. Он согласился на просьбу Клер прислать ей портрет Аллегры и позволить ей увидеть гроб с телом в Ливорно, прежде чем его переправят в Англию, но от этого ее отговорил Шелли.
Байрон нашел забвение в заботах о судьбе Титы, потому что в ночь смерти Аллегры к нему пришло известие о намерении сослать его слугу. Байрон через Докинза использовал все свое влияние, но тщетно. Во флорентийской тюрьме Титу вынудили сбрить подозрительную бороду. Шпион Торелли записал в своем дневнике: «…когда ему приказали побриться, он решил, что бороду отдадут его хозяину, лорду Байрону, но, когда его разубедили, он бережно завернул ее в бумагу». Тите, который перестал быть устрашающей фигурой, разрешили вместо ссылки в Болонье отправиться в Лукку, откуда он пробрался к Шелли во дворец Магии.
Байрон понимал, что наказание Титы и семьи Гамба направлено против него самого. Хотя он знал, что для Гамбы будет лучше уехать из Пизы и поселиться в его летнем доме неподалеку от Ливорно, пока не утихнет шумиха вокруг истории с Маси, он все же до середины мая оставался во дворце Ланфранки. Лень и уныние, охватившие его после смерти Аллегры, мешали ему уехать.
Шелли и Уильямсы уехали, а Трелони отправился в Геную, чтобы наблюдать за строительством лодок. Дело Маси еще не закончилось, потому что правительственные чиновники питали подозрение и недоверие к Байрону, а его слуги и друзья способствовали развалу пизанского кружка, начавшемуся после отъезда Шелли. В конце мая Байрон отправил большую часть своих вещей и вещей графа Гамбы на виллу в Ливорно.
Глава 25
Гибель Шелли
1822
Вилла Дюпьи представляла собой низкий приземистый сельский дом, расположенный на склоне холма в четырех милях от Ливорно. Летом тонкие розовые стены, казалось, пропускали солнечные лучи. Главным преимуществом виллы была ее уединенность, близость к морю и прекрасный вид с террасы на оливковые деревья, белые домики Ливорно и ослепительный простор Средиземного моря. С балкона открывался вид на Эльбу и Корсику.
Приехав в предместье Монтенеро, где находилась вилла, Байрон обнаружил, что в гавани причалила средиземноморская эскадра Соединенных Штатов. Байрону много лет льстило восхищение американцев его творчеством, он часто подумывал о путешествии в эту молодую страну, где, по его мнению, он обретет «посмертную славу», и он выразил желание осмотреть американский фрегат, после чего получил сердечное приглашение командира конвоя Джейкоба Джоунса осмотреть корабль «Конституция». Молодой выпускник Гарварда двадцатидвухлетний Джордж Бэнкрофт, возвращавшийся из Германии и ставший впоследствии известным американским историком, оказался проездом в Ливорно и стал свидетелем встречи Байрона с экипажем корабля. Он вспоминал, что, поднявшись на палубу, Байрон был взволнован и скован, возможно, из-за своей хромоты, но, когда его восторженно приветствовали молодые американцы, он стал «смелее, откровеннее и радостнее». После этого он посетил корабль «Онтарио», где с удовольствием обнаружил нью-йоркское издание своих поэм. Это польстило его самолюбию и подкрепило уверенность в своей всемирной славе. Байрон говорил Муру, что «лучше бы получил приветственный кивок от американца, чем табакерку от императора».
На следующий день молодой Бэнкрофт зашел в Монтенеро, и Байрон забросал его вопросами о Вашингтоне Ирвинге, чьей «Историей Нью-Йорка до конца голландской династии» он восхищался. Бэнкрофт также общался с Гете и передал Байрону, что этот корифей литературы был в восторге от «Манфреда» и «Дон Жуана», которые он считал «полными жизни и гениальности». Байрон представил Бэнкрофта Терезе и сказал, что только что заказал для нее в Вене фортепиано. «Мы говорили по-итальянски, и, судя по всему, лорд Байрон прекрасно владел этим языком».