— Олег, а не жирно будет Козакову? В прошлом сезоне — Сирано, теперь — Кисточкин?
Олег ответил:
— Жирно. А что делать? Это роль Козакова.
И работал со мной увлеченно, азартно, щедро дарил мне себя, — может быть, как никогда щедро. После репетиций становился опять прохладен (все не мог забыть Саратова), а потом снова работал как ни в чем не бывало.
В этом весь тогдашний Олег Ефремов, руководитель тогдашнего «Современника»…
В 1968 году болгарский режиссер Вилли Цанков ставил у нас в театре болгарскую классику — «Мастера» Рачо Стоянова. Там две главные мужские роли: мастер Живко и мастер Найден. Цанков предложил мне на выбор любую, и я склонялся к тому, чтобы предпочесть закомплексованного неудачника и ревнивца Найдена. Вызвал меня Олег.
— Ты почему хочешь играть Найдена?
— Понимаешь, Олег, после неудачи в Актере в «На дне» мне обязательно нужен успех. А он, мне кажется, в роли Найдена. Я сейчас по разным, в том числе личным, причинам хорошо понимаю его настроение, его поступки…
— Ты прав, успех тебе сейчас действительно необходим. Кстати, почему Волчек дала тебе Актера, когда твое прямое дело — Барон? Ну да что об этом говорить, дело прошлое… Именно потому, что тебе нужен успех, играть тебе советую мастера Живко!
— Ты уверен? Объясни: почему?
— Ничего объяснять не буду. Делай как знаешь. Но если хочешь хорошо сыграть, играй Живко! Твоя роль!
И я доверился ему. И сыграл Живко. И был успех. И какие-то дипломы за первое место на Фестивале болгарской драматургии с премией: играть этот спектакль в Софии. В 70-м году я уже фактически не работал в «Современнике», но продолжал играть роль удачливого в искусстве и в любви резчика алтаря.
После премьеры в Софии Олег подошел ко мне.
— Теперь ты понял, лапуля, как был бы смешон в роли Найдена? — Его, кстати сказать, хорошо сыграл Г. Фролов. — Бегал бы в слезах с ножиком в руке за Вертинской, — она играла Милану, — всем на потеху…
Нет, нет! Что и говорить, за многое мне нужно благодарить Ефремова, «Современник», Галю Волчек, партнеров, время, которое породило этот театр.
Но всему рано или поздно приходит конец.
Когда я начинал эти записки — тому три года, — казалось, и им не будет конца. Ан нет! Видится, маячит уже. Виделся и там.
Где-то, что-то стало рваться, приходить в негодность. Привалили звания, лауреатства; о нас уже выходили не отдельные статьи, а брошюры и книги. Или по крайней мере были написаны. И совсем иного характера, чем эта, где я разгружаюсь. Освобождаюсь от самого грустного — если только от него вообще можно освободиться. Подхожу к одному из главных, горестных расставаний: думаю, как и почему распался тот наш «Современник» (тот! наш!), «Современник» Олега Ефремова…
В «Обыкновенной истории» театр, сам того не сознавая, рассказал свою собственную историю. Тоже, увы, обыкновенную.
Ко времени выхода спектакля, к зиме 66-го, прошло ровно десять лет с той поры, как родились «Вечно живые», — тот самый срок, который отпускал новому делу Немирович-Данченко: совпадение угрожающее. Инсценировка — опять-таки совпадение? — была тоже розовская.
О чем был спектакль? О крушении надежд Идеалиста. О благих порывах, которым не суждено свершиться. О жестокости реальной жизни. Об изменах и предательстве. О том, наконец, что если хочешь жить, как все, отбрось в сторону сантименты — и действуй! Да, пожалуй, без литературных реминисценций: «Товарищ, верь: взойдет она», как декламировал в начале спектакля молодой Саша Адуев. В финале Адуев-младший (Олег Табаков) как раз и приходит к своему дядюшке уже готовеньким — во фраке и со звездой…
Так вот, судьба Адуева-младшего проецировалась и на судьбу театра, который поставил про него пьесу. Грустный скептицизм его дядюшки, человека старшего поколения, приладившегося к действительности, ничто рядом с волчьей победной хваткой, которую в конце концов вырабатывает в себе его племянник.
Я совсем не хочу сказать, что «Современник», именно он «Ирода переиродил» по сравнению со своими старшими собратьями, другими московскими театрами. Нет! Кто хуже? — это вообще не разговор. Но кончалась десталинизация, приходил в негодность современниковский неореализм, а предстояло жить дальше. Как? И вот — трилогия, а потом, может, и недурной, но не наш, не современниковский, достаточно эстетский спектакль «Мастера» или забавный «Вкус черешни» — музыкальная парафраза пьесы «Двое на качелях». Затем Волчек ставит Горького: «На дне».
Мы были еще молоды, во всяком случае, не стары и оттого злы на язык. Гена Фролов очень смешно показывал Галину Борисовну, которая сидит за режиссерским столом в накинутой на плечи каракулевой шубе, в руке сигарета «Сейлем», на пальцах бриллиантовые кольца, а она убеждает актеров, разместившихся в джинсовых костюмах на нарах горьковской ночлежки:
— Поймите: это пьеса про нас! Все эти Сатины, Настёнки, Васьки, Клещи — это мы! На дне! На самом дне нашей жизни!..
Спектакль «На дне» имел успех. На него ходили, о нем писали. Там замечательно играли Евстигнеев — Сатина, Никулин — Актера и, пожалуй, свою лучшую роль в театре сыграл Олег Даль — он был удивительный Васька Пепел. Интересно трактовал роль Луки Игорь Кваша.
Повторяю: успех был самый настоящий. Но праздника «Назначения», «Качелей», «Голого короля» не состоялось. А ведь «На дне» считался лучшим современниковским спектаклем того периода, во всяком случае, самым серьезным. Не «Вкус черешни» же, в самом деле… Хотя и здесь не упрощаю дела, да и не хочу приуменьшать ничьих успехов. Во «Вкусе черешни» прекрасно играл и пел песни Булата Окуджавы Олег Даль. Многим нравился красивый, «таировский» спектакль «Мастера». Были поклонники у «Баллады о невеселом кабачке», а в самой «Балладе» — отличные роли Гали Волчек, Олега Табакова и интересные декорации начинавших тогда С. Бархина и М. Аникста. Молодой режиссер Владимир Салюк выпустил соответственно молодежный спектакль по какой-то польской пьесе о хулиганах — так сказать, «Два цвета» — «Двадцать лет спустя». Тоже не без успеха.
И все же, и все же, и все же… «Подгнило что-то в Датском королевстве». Уже были в театре заслуженные «старики» — Волчек, Табаков, Евстигнеев, Кваша, Толмачева, Сергачев и аз многогрешный, которым хотелось привилегий. Дело, как ни крути, шло к сорока. Хотелось ездить уже не на каком-нибудь там «Москвиче», и вот у подъезда театра стояли теперь четыре «Волги»: Ефремова, Кваши, Табакова и моя. Множились и «Москвичи». Шеф стал народным. Все, короче говоря, шло своим чередом. Артисты снимались, зарабатывали — кто как мог, обзаводились хорошими квартирами, летали в командировки за кордон… Собственно, что в этом дурного? Однако необходим был творческий рывок. Надо было взметнуть, как говорил «фюлер».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});